Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

— На вечер?

— Да, после Розы.

— Так он же дома будет.

— Фух, — улыбнулась Маша, — подумаешь.

Лёнчик облизал губы. Конечно, он не стал рассказывать ей о том, что видел ночью, оставил это при себе. К тому же, со временем он списал всё на явившийся ему во сне кошмар. Видел, или приснилось, попробуй разбери теперь. Правда, желания встречаться с Розой у него после этого пропало, и он втайне надеялся, что они с Машей так и уедут ни разу с ним не повстречавшись.

К вечеру его тревога усилилась. Они купили арбуз, огромный, тяжелый и чертовски сочный. Он сам с хрустом разваливался под ножом. Маша положила дольки на тарелки и, прислушиваясь к звукам за входной дверью, они стали поджидать Розу. Лёнчик вдруг подумал, что ни разу не слышал, как Роза звенит ключами, когда входит, или когда уходит, а ведь за дверью еще есть решетка, она закрывает небольшой тамбур с полками для обуви. У той решетки тоже замок, причем такой неудобный, висячий, запирать его надо, просовывая руки сквозь прутья, изгибая их так, что, бывает, и ключ вываливается, и падает, и звенит всей связкой, ударяясь о бетонный пол. Но в этот раз он услышал характерный стальной скрежет, как наждачной бумагой по нервам, щелчок замка, стук ботинок. Роза вошел в дом. Он оказался небольшого роста, коренастый, широкоплечий, с черными волосами, уложенными в пышную ровную прическу. Под ней блестел от пота широкий лоб, на глазах чернели очки, Роза улыбался, демонстрируя прекрасные белые зубы. Он был одет в лёгкую светлую рубашку и темно-серые брюки с черным поясом, на котором львиной головой сверкала выпуклая золотая бляха.

— Хай, — произнёс Роза по-английски.

— Хеллоу, — отозвалась Маша.

— Извините, что быть так поздно, — продолжил Роза, — я сделать исключение для сегодня, не пошел на молитву, как обычно. Очень рад вас увидеть.

— Мы тоже, — ответила Маша. — Вот, купили арбуз, хотели пива, но не нашли.

Роза отказался от арбуза. До захода солнца ему нельзя было есть, а солнце только клонилось к закату. Небоскрёбы отливали горячим металлом, город светился в розовой дымке, и на полу в прихожей лежали прямоугольные оранжевые пятна. Едва заметно они ползли от стены с лианами проводов под телевизором к разомлевшему от зноя дивану, что стоял напротив, расвалив свою черную кожаную мякоть.

Познакомившись с Розой, они принялись говорить о том, чего еще интересного можно посмотреть в городе, да и вообще в стране, затем перешли к обсуждению климата, кто как живёт и чем занимается. За полчаса общения им стало казаться, что они старые друзья. Пару раз удачно пошутили, весело посмеялись. Лёнчик спросил, почему Роза до сих пор в черных очках, ведь уже достаточно темно, им даже пришлось включить свет, а он всё равно не снимает. На это Роза загадочно улыбнулся, подошел с арбузом к окну и, проводив за горизонт последнюю искорку солнца, вгрызся в него так, что аж брызги полетели. Маша добродушно ухмыльнулась.

— Я стараться быть правильный муслим, — сообщил Роза, разделываясь с арбузом. — С тех пор, как Датори Банданг первый раз прийти из Масакара в Банда Ачех, чтобы поведать королю Гова о красоте Аллах, и тот стать после этого первый султан Маджапахит, а Сулейман Али назвать его султан Муххамад, с тех пор прошло много времени, недавно я многое понял и для себя решил, что должен изменять себя в лучшее. Ходить в мечеть и молиться великий Аллах, творец всего сущего, добра и зла, попечитель и хранитель всякой вещи. — Последние слова Роза произнёс едва разборчивой скороговоркой, после чего его улыбка померкла. Он нахмурился и покачал головой, словно сожалея о чем-то. — Раньше я вести себя плохо, очень плохо. Теперь я стараться быть лучше, но это быть тяжело, очень непросто.

Маша с Лёнчиком насторожено переглянулись. Маша вопросительно подняла брови, а Лёнчик вымученно улыбнулся, ему опять сделалось не по себе. Перед глазами поднялись, словно вылупляясь из сонной темноты, руки, что он видел той ночью. Ему захотелось схватить Машу за руку и убежать прочь из этого места, черт с ними с деньгами, вещами и документами. Прочь! Ведь «лучше» — понятие относительное, и прожжённый убийца может стать лучше, если, к примеру, перестанет материться, или если после каждой «мокрухи» вздумает посещать церковь, ставить там свечки святым и молиться во спасение своей души и душ грешников, собственноручно им убиенных. Став таким образом безусловно лучше, он всё равно будет убийцей.

— Буду с вами откровенен, меня зовут не Роза и второе моё имя не Сапутра, — он положил арбузную корку на подлокотник дивана, — у меня было много разных имён, но моё настоящее имя — Ханту Райа, и я жить здесь давно, еще до ислам. Я очень сильный и могу делать разные страшные вещи. Раньше я не знал, не понимал, где добро, а где зло, что угодно Аллаху, а что — нет. Праведные молитвы указали мне верный путь и теперь я понимаю, насколько прежние мои дела быть ужасные. Теперь я всё понимаю, стараюсь быть правильный муслим, соблюдать Коран, ходить на проповедь, и правильно жить в Рамадан.

Блаженная улыбка слетела с губ Розы, они словно высохли:

— Но иногда моя природа берёт верх. Не беспокойтесь, я не пригласить вас в мой дом, не разрешить жить, если бы не уметь всё исправлять. Теперь я умею владеть собой. Потому что я познать ислам и время. Время есть великая вещь. Самая великая из всех. Там я могу быть самим собой.

Маша снова посмотрела на Лёнчика и, незаметно для Розы, покрутила указательным пальцем у виска. Роза повернулся к ней и спросил:

— Что значит этот жест?

Маша раскрыла рот в изумлении, лицо покраснело, взгляд остановился на Лёнчике в поисках спасения.

— Это значит, — тихо произнёс Лёнчик, изо всех сил стараясь улыбнуться как можно приветливее, — что ты, мой друг, настоящий натс. Говоришь какой-то рабиш. Обманываешь нас без резона. И звучит это пугающе. Если это шутка, то плохая. Какой-то дикий булшит.

— Нет, я не шучу, — Роза приблизился к ним, закрывая черной фигурой свет догорающего заката, — смотрите.

Он остановился, расставил руки в стороны, его очки сами поползли вверх, точно это были веки. Нижняя челюсть упала, разрывая рот, из которого полезли многочисленные языки, почти каждый был похож на огромную присоску, какие бывают у мух. Маша закричала и схватила со стола нож. Лёнчик бросился к ней, и тоже схватил нож. Ему стало страшно за себя, за Машу, особенно за Машу, которую он сюда привёл. Они вжались в стену, бежать им было некуда. Роза стоял совсем рядом, раскрывая свой жуткий рот всё шире. Он уже не был похож на человека — это было жуткое существо, у которого от Розы оставалась лишь голова, да и та без нижней челюсти. Под ней щупальцами копошились разнообразные языки, одни как присоски, другие, как когтистые крюки, третьи с глазами, плававшими словно желтки в маслянисто-кровавой жидкой коже. Он надвинулся на туристов и, не обращая внимания на ножи, принялся рвать на них одежду, кожу, плоть, и ломать кости, затягивая языками куски их разодранных тел внутрь своего, кишащего языками рта, и там пережевывать.