Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

Со временем в ближайших деревнях стали говорить, что это место проклято, там пропало уже несколько дурных туристов из города. На самом деле они не пропали — им там тоже понравилось, они остались и живут среди детдомовских руин и в заброшенной деревне Сытино, что по мостику за речкой. Все они теперь с обновлёнными языками и глазами, и питаются грибами, и целуют всякого, кто заглянет к ним в гости, особенно ночью.

— А главное, — сказала Лидия Петровна, протискивая громоздкий зад между кроватью и стеллажом. Жестом иллюзиониста отдёрнула сиреневую занавеску и поманила Гену Рысеева. Парень послушно приблизился, и по ногам резануло сквозняком. За окнами, за золотыми кронами рощицы виднелся живописный пруд, окаймлённое бетоном, подёрнутое лёгкое рябью зеркало с опрокинутыми облаками, дрейфующими по водной глади.

Лидия Петровна смотрела снизу вверх, оценивала реакцию возможного жильца. Собранные на макушке волосы натянули скальп, и на старушечьей физиономии зафиксировалось лёгкая озадаченность. От неё исходил пряный аромат яблок и корицы, и вся она была как пирог, сдобной и мучной.

— Купавенский пруд, — тоном экскурсовода, сказала женщина. — Вырыт в восемнадцатом веке. На том берегу — отсюда не видать — стоял дворец царицы Елизаветы. Сам Растрелли проектировал. А сейчас — кинотеатр «Владивосток». Вы же тоже вроде в кинотеатре работаете?

— Ага. В «Пяти звёздах» на Павелецкой.

— Да это же доплюнуть можно! — расцвела Лидия Петровна. — С Марксистской на Таганскую, а там, через остановку — на зелёную ветку.

Рысеев кивнул, вновь оглядел комнату. Кровать, тренога с гладильной доской, полки, тумба. В блеклых лучах октябрьского солнца кружились пылинки.

— Получается, — Рысеев потеребил светлую бородку, которая, как он надеялся, делала его старше и солиднее, — четырнадцать тысяч плюс счётчики?

— Дешевле в Перово не сыщите, — затараторила хозяйка. — До метро рукой подать, парк, пляж опять-таки. Я вам, как своему, месячный депозит на две части поделю.

— Тогда, — Рысеев улыбнулся, — будем составлять договор?

В коридоре его внимание снова привлекла запертая дверь. К светло-коричневому полотну из ДСП крепилась дешёвая картинка с 3D эффектом: весьма упитанный тигр отдыхал в зарослях бамбука.

— А это Митеньки апартаменты, — ласково сообщила Лидия Петровна и зашелестела бумагами, — С весны арендует, довольный. Правда, он сейчас у родителей гостит в Казане, так что вы, Геннадий, временно на хозяйстве.

Заполнив договор и внеся предоплату, счастливо звеня ключами от первой своей столичной квартиры, Гена Рысеев отправился в Лобню за вещами. Дима Сомов переехал из Харькова полгода назад, но уже сменил мягкое украинское «гаканье» на протяжный московский акцент. У друга Рысеев безвозмездно квартировал в течение месяца.

— Я больше не бомж! — воскликнул Рысеев и вручил Диме бутылку коньяка.

Сомов махнул рукой, и на ладони материализовались рюмки. Зарабатывал он, показывая фокусы.

Товарищи отметили, закусывая алкоголь лимоном и макаронами по-флотски. В Перово Рысеев ехал хмельной и счастливый. Поболтал с мамой, маршируя от станции. С непривычки заблудился среди берёз и новостроек. Вон она, угловая двенадцатиэтажка. Опрятный двор, чистый подъезд. И всё вызывает эйфорию, даже предвыборная агитация в лифте.

Дома (какое приятное слово!) он включил на ноутбуке «Раммштайн», нагрел воду и принял душ, подпевая Линдерманну. Душевую кабину и кафель немешало бы отскоблить от грибка. Слив оказался забит, пена достигла щиколоток, и Рысеев, повозившись, вынул целую пробку волос, больше похожих на собачью шерсть. Брезгливо швырнул в унитаз.

Распаренный, он варил кофе и изучал содержимое ящиков. Тарелки, вилки, ложки, сахар, соль. Чашка с размашистой надписью «Митенька». К холодильнику был приклеен магнит, широко улыбающийся рыжий пёс. Рысеев отворил дверцы и из морозного нутра дохнуло несвежим. Прокисла уха в крапчатой кастрюльке. Он поколебался и заткнул посудину крышкой. Пусть сосед сам разбирается со своими продуктами.

Сквозь гремящий индастриал раздался скрип. Стук, точно дверная ручка ударила о стену. Рысеев застыл, удивлённый. Затем быстро вышел в коридор. Входная дверь и дверь Митеньки были заперты. Переливались жёлтые глаза трёхмерного тигра. Рысеев пожал плечами: почудилось.

На следующий день он встал выспавшийся и полный сил. Не смог найти зубную щётку, хотя точно помнил, что помещал её на туалетную полку вчера. Время поджимало, и он почистил зубы пальцем. Позавтракал хлопьями и выскочил в холодное, затянутое сизым туманом, утро. Морось висела в воздухе, с пруда дул промозглый ветер, и деревья призывно качали спутанными ветвями.

Яркий мазок выделялся на влажном асфальте в полуметре от Рысеева. Он уставился, огорошенный, на зубную щётку, голубую, совсем, как его. Запрокинул голову, отыскал пятый этаж. Окна, естественно, были закрыты. Никто не швырялся из пустой квартиры приспособлениями гигиены. Мало ли в Москве голубых щёток?

В кинотеатр он прибыл за двадцать минут до начала рабочего дня. Показывали «Крым», «Кингсмана», «Оно». Рысеев проверял билеты и указывал зрителям их места. К вечеру ему казалось, что он пропах карамелью и выучил наизусть реплики Пеннивайза. Он был солидарен с Сомовым: работа — не бей лежачего. Но в будущем парень надеялся заиметь уютное кресло в каком-нибудь офисе. Всё же дипломированный бухгалтер.

Чемоданы, не распакованные с вчера, оказались перевёрнутыми, одежда вывалилась на ковёр.

— Как я так умудрился? — спросил он в тишине. И решил, что опрокинул своё добро, торопясь утром. Он убрал джинсы и свитера обратно в чемоданы, поужинал гречневой кашей и прыгнул на кровать с ноутбуком. От фильмов тошнило, он врубил музыкальные клипы и бесцельно скролил новостную ленту.

Надежды окрыляли, тревоги душили. Появится ли у него, лимиты, девушка тут? А деньги — будет их хватать? И мама — справится ли одна?..

Серая тень прошла в зоне расфокуса за монитором. Рысеев вздрогнул. Взор переместила на дверной проём. Свет из комнаты проникал в коридор, но не разгонял полумрак. Вешалка, увенчанная бейсболкой, напоминала огородное чучело. Крупные цветы на обоях собирались в гротескные фигуры.

«Глаза устали», — понял Рысеев.

Захлопнул ноут. Зевнул. Пора баиньки.

Он пробудился ночью, и резко сел. Комната вращалась, зыбко изгибались стены. Рысеев заморгал, пытаясь устаканить мир. В дверях, высокий, до притолоки, стоял человек, длинные руки были разведены в стороны, словно для объятий.

Рысеев потёр веки и выдохнул облегчённо. Это темнота слоится, сгущается и разжижается из-за тусклого мерцания за занавесками. В квартире нет никого.