Ольга Птицева - Фаза мертвого сна [СИ]

Я почти слышал, как скрежетали в них шестеренки заведенного уклада. И мне было смешно, какие нелепые они, но немного грустно, что и в этом большом равнодушном городе, где дозволено если и не все, то почти все, каждый сам запирает себя в лабиринты очерченных маршрутов, и даже малое отклонение от них сбивает с толка. Как бы чувствовали они себя на моем месте? Потерянными, зависшими в вакууме? Испуганными, голодными, нищими? Свободными? Я чувствовал себя простуженным. И на этом, собственно, все.

Гул, проводящий меня по запутанным коридорам сна, никуда не делся. Он продолжал заполнять голову, от него тяжелели ноги, мелко тряслись пальцы. Приходилось чуть заметно щипать себя за руку, чтобы напомнить — это не сон, этот асфальт, это серое небо происходят на самом деле. Получалось не слишком удачно. Слабость и равнодушие накатывали волной, мне хотелось спать, улечься прямо тут, свернуться калачиком и закрыть глаза. Но меня ждали грязные туалеты и липкие столы, потому я брел вперед, волоча за собой тело, как на буксире.

Пока я обходил ремонтников, шагая по краю дороги, слишком медленно, чтобы вписаться общий поток людей, меня то и дело норовили толкнуть. Грубые тычки, чужие плечи, руки, сумки и зонты. Уворачиваться не было сил, идти быстрее не хотели пудовые ноги.

— Можно пройти? — маленькая, юркая фигура проскочила мимо меня.

Копна волнистых волос, откинутых на спину, длинное платье — темное, строгое, с белыми манжетами, узкие плечи, поясок на талии, хоть бери и заключай в кольцо рук, чтобы пальцы сомкнулись.

Что-то оглушительно взорвалось, сминая меня ударной волной. Но никто не обернулся, не вскрикнул, не застонали дома, готовые рухнуть, даже отбойный молоток в крепких руках ремонтника не остановил свое оглушительное тра-та-та-та-та.

— Подождите! — Голос сорвался на сип, горло пережало от волнения. — Нора, подожди!

Девушка не обернулась. Я рванул за ней. Одним прыжком проскочил мимо тучной дамы, тащащей за руку такого же толстого ребенка, обогнул высокого парня в сером, слишком коротком для него костюме, схватил острый локоток, обтянутый темной тканью. Девушка вздрогнула и обернулась.

Смуглая, с острыми чертами подвижного личика, она смотрела на меня с недоумением. Маленькие ноздри втягивали воздух, будто она принюхивалась ко мне. И это делало ее почти неотличимой от белочки.

— Извините… — пробормотал я, отпуская локоть. — Я обознался. Вы… не она. Не Нора.

— Дебил, — фыркнула, верхняя губа оголила крупные зубы.

Люди равнодушно обходили нас, как горная река пригнанный селем камень. Девушка уже шагала прочь, нервно поправляя волосы, а я все смотрел ей вслед, думая, что мог оттащить это маленькое тельце в сторону, встряхнуть как следует, накричать, ударить там или поцеловать, и никто бы вмешался. В установленный порядок жизни толпы не входит защита случайных девушек от городских сумасшедших. В этом молчаливом дозволении публичной гнусности было столько грязи, что захотелось помыть руки.

Острый локоток, колючая ткань строгого платья, беличий прикус, маленькие глазки на смуглом лице. Кто защитил бы тебя от меня, будь ты Норой? Кто защитит тебя от таких, как я? От тех, кто хуже меня в сто тысяч раз? От бездонного равнодушия этого мира? Как тебе живется в нем, девочка-белочка? Как всем нам живется? Может, скрипучий дом, его тьма и пыль — не самое дрянное место для побега от реальности, где равнодушная толпа всегда останется равнодушной?

— Савельев, чего застыл? — Кулачок Зои впечатался мне под лопатку. — Макс с тебя скальп снимет, давай бегом!

Сумка хлопала ее по тощему боку, волосы расползлись по спине — тонкие, серые, как пересохшие водоросли, выброшенные прибоем на сушу. Зоя оглянулась через плечо, на ее потрескавшихся губах висел отслоившийся кусочек кожицы. Почти незаметно, ничего особенного, но меня затошнило.

— Идем, говорю!

Она остановилась, дожидаясь, пока я доползу до нее. Непослушное тело переваливалось с бока на бок, в груди влажно клокотало — обернись и увидишь склизкий след, как от гигантской улитки. Я полз, Зоя нетерпеливо смотрела на меня, перебирая длинными ногами. Где-то в «Мистере Картофеле» начинал закипать праведным гневом Максим.

Как вообще можно перемещаться в пространстве, если полностью состоишь из сонливости и соплей? Если ноги — не ноги, а пудовые мешки с сыпучим песком, если в ушах гул, а перед глазами клубится тьма — сладковатая, завораживающая и пыльная? Что я вообще делал там, на серой улице среди серых людей, если единственным моим желанием было вернуться в комнату, рухнуть на тахту, прижаться раскаленным лбом к холодной стене и уснуть? А дальше, будь, что будет.

Но Зоя ждала меня, протягивая свою крупную мужскую ладонь, ничем не схожую с той, что привиделась мне во сне. Пришлось хвататься за нее, чтобы не упасть, а потом из последних сил перебирать ногами, чтобы поспеть за тянущей меня за собой Зоей. Ее шершавые, измученные работой пальцы не хотелось перебирать в своих, и запоминать их прикосновение не хотелось.

В моей жизни было мало женских рук, и все они походили на Зоины — просто руки, просто пальцы, ничего способного пронзить тело миллиардом мельчайших ядерных взрывов. Откуда же взялись тогда нежные прикосновения мягкой и влажной ладошки Норы? Откуда вообще берутся сны? Что-то же должно было дать толчок подсознанию, чтобы оно сгенерировало и дом, и лестницу, и запахи, и пыль, и Нору. Значит, я где-то видел их — разобранные на детали, случайные образы и ощущения, если сумел воссоздать такими реальными, живыми и объемными.

Эта мысль — ясная и простая, подействовала, как банка энергетика, выпитая натощак. Кровь заструилась по венам с тройной силой, в голове стало легко и тихо. И я наконец смог сфокусироваться на Зое, продолжающей тащить меня к кафе.

— Приперлась вчера туда, как дура последняя! Отпахала смену, а мне чаевых в итоге оставили рублей двести всего. Ну и мелочь всякую, представляешь, подстава какая! — бубнила она, не обращая внимание на тишину в ответ. — И вечер испоганили… Но можно и повторить, да? — мельком бросила взгляд серых по-рыбьи блеклых глаз.

Кожица на губе висела рваным лоскутом. Я тяжело сглотнул, кадык поднялся и опустился, как кухонный лифт. Интересно, в том доме есть кухня? А лифт? Эдакая коробка, ходящая верх и вниз, чтобы господа получали самое холодное вино из погреба, самое горячее жаркое с плиты.

— Ты сегодня как? Занят вечером? — Жаркий шепот обдал меня чужим дыханием с запахом ментоловой пасты.

Зоя подошла совсем близко. Я видел темные точки на ее носу, видел маленькое воспаление у правой брови — свеже выщипанной, потому совсем блеклой, и катышки тонального крема, и сбившуюся к уголкам глаза тушь. Я как-то сразу понял, что Зоя готовилась к этому разговору — встала пораньше, разложила перед собой тюбики, щипчики и коробочки, полные девичьих секретов. Прямо увидел, как она крутилась у зеркала, расчесывала волосы, как водила по ресницам тушью, неумело, нервно. Почувствовал, как стеснялась она сама себя, пока репетировала, что скажет мне при встрече, как намекнет, что не прочь повторить вчерашнюю встречу, продолжить ее, логически завершить.