Ольга Птицева - Фаза мертвого сна [СИ]

И разочарование ее, пока смутное, задавленное в глубине сердца, я тоже почувствовал. Из загадочного приятеля с работы я уже начал превращаться в недалекого провинциала — болеющего, медлительного, сидящего на чем-то тормозящем. Я видел это в ее глазах, в том, как отчаянно она пыталась расшевелить меня — не потому что я успел понравиться ей, нет, разумеется, нет. Ей просто было жаль себя, вертящуюся у зеркала понапрасну.

— Не занят. Давай, — проговорил я, смиряясь с тем, что неминуемо должно было произойти между нами. — После смены?

Никогда не думал, что вялое предложение прогуляться вечерком из моих уст может заставить чье-то лицо вытянуться от удивления, а потом покрыться розоватыми пятнами удовольствия.

— Да! — слишком быстро, слишком радостно ответила Зоя, сдавая себя с потрохами. — После смены.

Но смену еще нужно было прожить. Мы опоздали ровно на три минуты. Еще пятнадцать пришлось мяться на входе, выслушивая нудную нотацию от Максима. Закончилось все обещанием сократить дневной заработок в половину. Минимум. Я тут же начал подсчитывать, сколько же это будет. А Зоя только хмыкнула, пожала плечами и пошла к стойке. Провожать ее взглядом не хотелось — что я там не видел, в ее сутулой спине, неловкой походке и секущихся кончиках волос. Но я дождался, пока она обернется, ответил на улыбку слабым ее подобием и только потом взялся за швабру.

Мозг судорожно вырабатывал план побега из расставленных Зоей сетей. Но я привык поступать так, как ожидала от меня мама, и разочаровать кого-то, обладающего пусть блеклыми, но признаками женщины, оказалось задачкой посложнее, чем сдать выпускные экзамены.

Правда, ожидания Зои были не самой глобальной проблемой дня. Старенький веник, которым я счищал подсохшую грязь с лестницы, почти невесомый вчера оказался вдруг неподъемно тяжелым. Руки немели, кололо в пальцах. Я двигался медленно и тяжело, как перегруженная баржа с пробоиной ниже ватерлинии. Ноги разъезжались по мокрой плитке, швабра перевешивала меня, склоняла к полу, я обливался потом, жалобно улыбаясь в ответ на замечания Максима.

— Да, сейчас уберу!

— Да, я потороплюсь.

— Да, я видел, что ребенка стошнило на пол мужского туалета.

— Да, столы такие же липкие, как и вчера.

Голова падала на грудь от каждого кивка, язык заплетался, зубы стучали друг о друга. Безмолвная Зуля снова налила мне чая из бездонного термоса, я снова выпил, подавился и долго кашлял горечью — и ведь каждый день сухонькая казашка таскает с собой эту гадость! От обеда я отказался, подгорелая картошка меня не прельщала. Вода из-под крана отдавала хлоркой, но я глотал ее с жадностью — от ее холода сводило зубы, и я на время пробуждался, выползал из температурного кокона, чтобы успеть сымитировать хоть какую-то деятельность перед Максимом.

Тот на удивление велся, а может быть, его отвлекала новая кассирша Евгения — пышнотелая, громкоголосая дама, крашеная блондинка чуть за тридцать. Зоя поглядывала на нее сумрачно, на фоне пышущей здоровьем Женечки ее акции в глазах начальства падали с умопомрачительной скоростью.

— Сучка старая! — прошипела Зоя сквозь зубы, когда я проползал мимо нее, волоча за собой швабру. — Еще бы на стол сиськи свои вывалила.

Белоснежная грудь Евгения и правда выставляла напоказ. Две нежные подушечки, любовно поддерживаемые красным бюстгальтером — его очертания виднелись сквозь полупрозрачную блузку. Максим не отводил от них плотоядного взгляда, забыв, что за целый день ни разу не проверил ободка унитазов на наличие желтого налета. Потому негодование Зои мне не передавалось. Пусть Женечка хоть голой ходит по кафе, лишь бы мое жалкое состояние так не бросалось в глаза.

К концу смены, когда рассеянный Максим напрочь забыл про обещанный штраф и молча выдал мне всю сумму, я был готов расцеловать Евгению в пухлые щеки. Она, впрочем, мое воодушевление не разделяла, а посматривала на меня с нескрываемым отвращением.

— Зырит везде, кошка мартовская! — громко возмущалась Зоя, когда мы вышли из «Мистера Картофеля», оставляя Максима наедине с белоснежной грудью и красным бельем. — Потасканная такая… Фу, прям тошно.

— Да нормальная она, — примирительно пробормотал я и только потом осознал свою ошибку.

— Нормальная? — Зоя уставилась на меня с откровенной злостью. — Ты что, Савельев, совсем с дуба рухнул? Нормальная? Да подстилка она… Сучка дешевая. Понял?

Я кивнул, но было поздно.

— Вам бы только сиськи навыкате, сразу по лбу бьет, — прошипела Зоя, голос ее сорвался, вот-вот заплачет.

— Я ее не знаю даже, ты чего? — Мысли тяжело ворочались в голове, нужно было что-то сказать, успокоить ее, остановить, но я не мог придумать как. — Максу нравится, вот и хорошо…

— Максу нравится? Да он трахнуть ее хочет! На столе, который ты моешь, как дебил! — Зоя шагнула ко мне, в рыбьих глазах подозрительно заблестело. — Может, и ты бы ее не против, а? Может, тебе такие нравятся?

— Нет.

— А какие?

Она была совсем близко — уставшая за день, посеревшая еще сильнее, с осыпавшейся тушью, жалкая, обиженная. И я точно знал, что должен сделать. Прямо сейчас нужно было обнять ее, притянуть к себе костлявое, нелепое тело, погладить между острых лопаток, прижаться губами к жиденьким волосам и ответить на вопрос единственно верно — мне нравятся такие, как ты.

Но онемевшие руки не хотели подниматься. Губы не желали врать. Тело с ужасом представляло, чем закончится вечер. И я остался стоять, потупился, уткнулся взглядом в ботинки — шнурок на правом развязался, не забыть бы завязать потом.

— Ясно, — хрипло бросила Зоя, выждав куда больше, чем стоило, чтобы не провести эту ночь в самоуничижении. — Мне все ясно.

Когда она ушла, больно оттолкнув меня, будто она физически не могла больше находится рядом, я испытал облегчение. Ничего не стоило соврать ей, любой бы на моем месте поступил именно так. А в награду получил бы благодарное костлявое тело, преданные рыбьи глаза и проведенный мимо кассы горячий пирожок с вишней. Это было бы легко и почти не подло — подумаешь, маленькая ложь. Промолчав я сделал Зое куда больнее, чем было бы ей, реши я расстаться следующим же утром. Это нарушило главное правило — лги, чтобы получить искомое, как все в этом мире, получай искомое, чтобы стать в нем своим.

Теперь Зоя шагала домой, перебирая длинными ногами ездовой лошадки. А я завязал шнурок на правом ботинке и потащился в темную берлогу тетки, все такой же дурак и девственник, как был с утра. Но отчего-то во мне не зрело ни досады, ни сожаления. Сквозь болезненный дурман и слабость пробивалось лишь одно чувство — предвкушение. Улица тонула в закатном сумраке, еще час-два, и город погрузится во тьму и сон. А я шагну за порог дома. Сомнений на этот счет у меня не осталось.