Ольга Птицева - Фаза мертвого сна [СИ]

Ноги несли меня по тротуару мимо вездесущих «Пятерочек», призывно мерцающих «Шоколадниц», стыдливых скупок и нагловатых контор микрозаймов. Я никогда не представлял себе, какой она будет — моя Москва. Проблемой было выцарапать у жизни шанс и попасть сюда. Оказалось, что самое сложное случается, когда дорвался до искомого. А дальше — пустота. Серость, разочарования, липкие столы и блеклые девушки с рыбьими глазами.

Может, это болезнь окончательно захватила меня в свой липкий плен, может, я устал и не выспался, может, просто оказался не таким, как думал о себе — не смелым, а трусливым, не напористым, я рыхлым и апатичным. Но что-то надломилось в тот вечер. И мне отчаянно захотелось домой. Бежать за хлебом мимо подворотен, набитых пацанчиками, читать пахнущие пылью книги о великих путешественниках, которым достаются неизведанные планеты и самые грудастые напарницы из возможных. А больше остального мне захотелось лежать до обеда у себя в закутке, отгороженном ширмой, и прислушиваться, как мама на кухне гремит посудой.

Я даже потянулся к телефону, чтобы позвонить ей. Ноги как раз донесли меня до подъезда теткиного дома — все такого же типового и московского. Но стоило мне присесть на лавочку и разблокировать экран, как сонная муть, развеявшаяся было от вечерней прохлады, накатила с новой силой. Знакомые иконки расплывались перед глазами, тело клонилось в бок — прилечь, подтянуть колени к животу и дремать-дремать, ускользая в сон, как в тяжелую воду.

Голова сама собой завалилась на грудь, я позволили векам опуститься, предвкушая, как через секунду окажусь там — среди шкафов из моренного дуба, тусклых зеркал, хрусталя и серебряных столовых кубков. Но ничего не произошло. Вместо дома я увидел серую пелену дремы, вместо пыльного сладковатого духа стен я дышал загазованным мокрым воздухом московского двора. И я тут же проснулся. Тело поскрипывало от неудобной позы, за шиворот капал мелкий дождь. Спать все еще хотелось. Но не так. Еще минуту назад я был готов отрубиться на лавочке у подъезда, как последний бездомный алкоголик. Лишь бы сбежать от тянущей сердца безнадеги реальности. Но побега не свершилось. Серость осталась серостью. Сон не принес забвения. И дело было не в дожде, не в затекшей спине и страхе быть пойманным полицией. Дело было в самом сновидении. В его отсутствии, если быть честным до конца. И это меня напугало.

Я вскочил на ноги, дождь усиливался, ветер подхватывал холодные капли и сёк ими по щекам каждому, кто решился выбраться наружу. Кроме меня смельчаков не было. Даже компашки, гогочущие в кустах сирени до глубокой ночи, сегодня разбрелись по подъездам — я слышал их голоса из приоткрытых форточек на лестнице.

Ключи позвякивали в кармане. Я крепился, делая вид, что это не по моей спине ручьем течет холодный пот. Тревожность нарастала, будто она — гудок паровоза, а где-то машинист давит на него сведенной от страха рукой, не в силах остановиться. Если задуматься, то все мы — этот машинист. Летим с откоса, не зная, как затормозить, как придать движению хоть какой-то смысл. И мы кричим, что есть мочи в истерзанных легких. А после замолкаем, чтобы в торжественной тишине наблюдать, как рушится жизнь от лобового удара с действительностью.

На лестницу я не пошел, там звенели бутылками, визгливо смеялись, грохотали музыкой из сиплых динамиков телефонов, а эхо разносило каждый звук на все двенадцать этажей. Многоголосое чудище готовилось либо напиться дешевым пивом, либо спариться. Все это, не покидая уютных стен подъезда.

Лифт встретил меня мрачным поскрипыванием, я поднялся на пятый этаж, вышел на площадку и тут же столкнулся с высоким стариком, мы замерли на секунду — я от неожиданности, он — в приступе подозрения.

— Вы куда, молодой человек? — строго спросил он, будто бы я не на лестничную площадку зашел, а к нему в спальню.

Говорить я почти не мог. Плотному, обмякшему языку стало тесно во рту, мысли переваливались в первичном бульоне головы — ленивые и пространные. Я смотрел на серый шерстяной пиджак старика и думал: сколько крыс нужно убить, что получилась такая тошнотворная ворсистая мерзость?

— К кому вы? — не отставал он.

Я попытался его обогнуть, но старик проворно преградил мне путь. Кивок в сторону обшарпанной двери Елены Викторовны дался нелегко, но я его сумел. Получилось не слишком впечатляюще, только старику хватило и этого.

— Сразу видно — родственнички, — брезгливо ощерился он, сверкнув стройным рядом передних зубов вставной челюсти.

Шагнул в лифт, двери с лязгом сомкнулись. А я так и не смог понять, что чувствую в ответ на брошенное им оскорбление. Как вообще могло случиться, что за четыре коротких дня я успел по виду приблизиться к жалкому состоянию своей сумасшедшей тетки? Бред какой-то. Глупость несусветная. Вот же я! Молодой, здоровый, сильный! Закончил школу, поступаю в ВУЗ. Просто устал и простудился. Ерунда, пройдет. Главное выспаться как следует.

С мыслями об этом я вошел в квартиру, уже не удивляясь могильной тишине ее коридоров и захламленных комнат. Пол приветственно скрипнул под ногами, когда я скинул промокшие кроссовки, повесил на крючок толстовку и двинулся к себе. Стоило поесть, выпить противопростудное, помыться и перестелить постель. На заплетающихся ногах я добрел до тахты и повалился на нее как был — в уличной одежде, влажной и пыльной, и с пустым желудком, в котором одиноко плескался горький чай молчаливой Зули. Жар мерно и неотвратимо раскалял нутро, простыня с наволочкой пахли потом и стыдом. Но стоило голове опуститься на свернутый тюк одежды, служащей мне подушкой, как все это перестало меня интересовать. Раскаленный лоб привычно охладила стена, глаза закрылись сами собой. Первый раз за день я был счастлив.

Меня окружали люди. Их запахи — тяжелые, телесные, луковые, мясные и прелые ударили по носу в самый первый миг. Разглядеть их не получалось, они тонули в сумраке, расплывались, гротескно вытягиваясь, искажались чертами грубых лиц. Одного взгляда на них хватило, чтобы поверить в собственное сумасшествие. Ломаными пальцами существа тянулись к блюду с нарезанным хлебом, подносили куски ко рту, разевали пасти — желтые зубы с лязгом щелкали, капли слюны разлетались по сторонам. Они гомонили, утирали носы рукавами, хлопали ладонями по столу, а плошки подпрыгивали, звеня.

Я зажмурился, но через опущенные веки продолжал видеть их — детали на мгновение выскальзывали из полутьмы, и от каждой становилось все тревожнее. Спиной я ощущал холодные камни стены, кладка была чуть влажной и шершавой, проведешь пальцами и останется жирный след копоти. Меня передернуло. Это был не мой дом. За ночи, проведенные в пустоте — тихой и пыльной, я привык считать его своим. Но эти громкие, распущенные существа одним своим присутствием разрушили хрупкое равновесие, делающее сны настолько притягательными.