Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

— Ты зачем нас сюда привела?

Поляша, притихшая было, встрепенулась. Соловьем ночным разлилась, чтобы то, о чем и так известно, облеклось в слова и прозвучало под безразличным небом. Демьян покосился вверх. Он все ждал, когда же небесная твердь разверзнется. Когда же эта синь устанет слепо наблюдать за тем, как засыпает лесной лоскуток под его брюшиной, уступая гнилому и жадному все больше места.

Хмарь должна была опуститься на зыбун. Грозовые тучи — низко скучиться, заполыхать огнем. Ветер — завыть, выкорчевывая столетние сосны в бору, поднимая пыль, баламутя воду. Грохот — расколоть землю, молния — ослепить глаза мертвые и живые. А потом, в кромешной тьме, все исчезло бы, чтобы вернуться на рассвете обновленным. Живым, свежим и ясным. Лишенным людской скверны. Без Демьяна и Поляши, топчущих болотину. Без слов их, без их вранья.

Но хмарь не приходила. И только мертвая тетка бушевала на зыбуне, все требуя воздаяния, расплаты за чужие грехи. Словно подыхающий волк мог вымолить его у озера, мирно спящего перед ними.

— Что ты меня-то мордой тычешь? — проскулил Демьян, не зная уже, то ли рычать ему, то ли выть. — Или извинюсь я, как следует. Поплачу тут. И дело сделано? Болото уйдет, озеро твое проклятое проснется, лес гнить перестанет? Не будет этого.

Поляша замерла, даже взгляд ее черных глаз застыл. Демьян спиной чувствовал движение в нутре зыбуна. Нужно было повернуться, ощериться, хоть пальцы сложить в охранный знак, чтобы болотные твари не посмели приблизиться. Кровь, пролитая Лежкой, манила их. Мелкий сброд — мавки и кикиморы, тихонько поскрипывая гнилыми зубами, подползали все ближе, чтобы полакомиться остывающей алостью, разлитой по влажному мху. Нужно было обернуться, но Демьян не мог.

Слабость заполнила все тело, пробралась в мысли. Теперь он только и мог, что смотреть на Поляшу, грязную и ободранную, пугающе неживую, слушать, как шипит она, силясь задеть его побольнее. И вспоминать, как шипение это было когда-то нежным шепотом, а руки ее с грязными обломанными ногтями легче лебяжьего пуха умели ласкать и нежить. И даже губы, покрытые гнилой слизью, посеревшие губы когда-то были слаще любого меда, желаннее воды в раскаленный полдень. Важнее всего, дарованного лесом, а потому лесом же отобранного.

— Даже внук его. И тот. Родная кровь не водица, Демьян, — скалясь, прошипела Поляша, и слова ее пробрались через мутную пелену бессилия, сковавшего Демьяна.

Они, будто ядовитое жало, впились в него, и от боли этой нельзя было отмахнуться. Только принять, прожить и сдохнуть, не сдюжив. Суть медленно и скрипуче собиралась в мыслях, прожигая их насквозь.

Внук. Внук Хозяина. Батюшкин внук. Кто ему, Демьяну, будет он, внук отца? Кто ему, Демьяну, выходит рыжий круглолицый мальчик, что прятал раскрасневшееся лицо в юбку Глаши, стоило только к нему обратиться? Кто ему, волку проклятому без души и чутья, этот мальчик? Если Поляше, названной тетке, самой яростной в любви, самой недостижимой в жизни, мальчик этот — сын? Если Батюшке, что всему здесь Хозяин был, да помер без разума, поравнявшись с безумцами, которых кромсал он на проклятом берегу озера, мальчик этот — внук? Кто мальчику этому, умеющему искусно резать дерево, пришлый волк, ничейный сын, ничейный брат, никому не друг, никому не любовничек? Кто кому кто? Кто кому?

Звериное поднялось в Демьяне, оглушающим рокотом навалилось, смело все преграды, все стены, им выстроенные, чтобы держать звериную ярость на привязи. Перед глазами заалело, забилось в истошном пульсе. Вместо слов из пасти вырвался рык. Демьян растворялся в волке, через него, будто через вспотевшее окошко, он видел, как кривит губы Поляша, прячет страх, вздергивает подбородок и врет, чтобы уколоть больнее.

— Говори! Говори, сука! — прорычал Демьян на последнем своем человеческом миге. — Мой он?

А потом все свернулось в клубок, изогнулось дугой, выскользнуло наизнанку, пахнуло гнилью, резануло острым поперек звериного брюха. Демьян завыл, клацнул зубами, вскочил на лапы, сбросил мелкое серое тельце, повисшее на загривке, придавил его так, что гнилые глазюки на острой морде прыснули, как переспелые ягоды. И еще одно. И еще. Твари ползли к нему через зыбун. Лохматые и кожистые, похожие на людей и вовсе изломанные топью, все они подыхали от голода, но подохнуть не могли. Не умрет мертвое, не насытит брюхо свое и покоя не обретет. Демьян рвал их зубами и лапами. Отплевывал в сторону, но рот все равно полнился протухшей кровью.

Поляшу он потерял. Та стерлась серым туманом из тел, заглушилась их писком и рыком. Но оставалась рядом. Демьян чувствовал ее тепло. Знал — она не ушла к озеру вслед за пришлой девкой. Нет, осталась с ним, потому что они едины, пусть и разбросаны по разные стороны спящей воды. Они соединены. И не памятью и горем утраты. А мальчиком, рыжим мальчиком, брошенным в болотину злобной бабкой. Вернуть его. Вернуть, пока еще не остыл на дне. Отыскать способ. Исправить содеянное Аксиньей, которая не умела любить, только карать. Вот еще одну шишигу сбросить со спины, вот еще одну мавку отшвырнуть подальше. Устоять бы только. Удержаться.

Демьян рухнул на мох и тут же притопил его своим искусанным телом. Жижа забилась в нос и рот, не разлепить было глаз, не вдохнуть. Волк в нем поджал хвост, уступил место человеку. Но от человека ничего почти не осталось. Демьян попытался подняться на руках, но те по локоть провалились в топь. Жизнь покидала тело. Вытекала вместе с кровью, остывала в ранах вместе с ядовитой слюной шишиг. Холод пробрался под одежду и тут же оказался под кожей, сковал мышцы, вгрызся в кости. Демьян застонал бы, да во рту не осталось места для стона, одна только жижа и кровь. Из последних сил он забарахтался в зыбуне, перевалился на бок, схватился за корягу, торчавшую из мха, и повис на ней.

Чья-то рука потянула его наверх. Демьян выплюнул грязь, отер лицо рукавом. Глаза почти ослепли. В плывущем молочном зареве он смог разглядеть, как склоняется над ним кто-то смутно знакомый. Чьи-то длинные волосы мягко защекотали его по щеке.

— Демушка, — ласково позвала его Катерина. — Демушка…

Но Демьян ей не поверил. Откуда быть здесь городской девке? Как могла Катерина найти его в непроходимом лесу на краю зыбуна? Морок. Яд шишигин лишает разума.

— Уходи, — просипел он. — Прочь пошла…

— Зверь ты, Демьян, — обиженно проговорила Катерина. — И нет в тебе души.

Ласковая пелена ее волос обернулась мокрыми космами. И Демьян сразу узнал ту, что трясла его за плечо. Поляша вернулась за ним. Поляша, милая его, единственная. Не забыла, не бросила. Он схватился за ее протянутую ладонь. Прижал к губам.

— Слышишь меня, Демьян? Слышишь? — звала она.