София Серебрянская - Чёрная роза [СИ]

Мир вновь разбился на осколки, складываясь уже в другую картину. Столовая. За длинным столом заняты лишь несколько мест: бледная растрёпанная женщина, перебирающая чётки, строгий мужчина, нервно постукивающий пальцами по столешнице, та самая девочка с тяжёлым взглядом, во главе стола — статная пожилая дама с рубиновым ожерельем на тощей, длинной шее. Чуть в стороне же молча сидел тот самый молодой человек с портрета — тот, чей голос слышал Йори. Узник своей мастерской. Теперь отчего-то прояснилась картина: его не выпускали оттуда с тех пор, как родились Элинор и Эржебет. И все те картины, что остались без подписи художника — это его, а не чьё-то ещё, творчество.

— Ты ведь понимаешь, что совершил, Гильберт?! — воскликнула пожилая дама. — Твоя сестра погибла! Ведь это ты убил её, так ведь?!

— Я даже не видел, куда она ушла, — пытался оправдаться юноша

— Ты лжёшь! Ты всегда ненавидел наших настоящих детей, всегда! — строгий мужчина на мгновение стал похож на чудовище, готовое убить любого, кто случайно приблизится к нему, и Йори шагнул назад. И снова, снова этот обречённый голос:

— Они обвинили тебя, помнишь? Бабушка не хотела, чтобы убийцу судили. Она хотела, чтобы наша семья была самой лучшей, какая только может быть на земле. Она хотела, чтобы мы оставили после себя след в истории… Но и оставить преступника безнаказанным она не могла. Двадцать пятое сентября. Двадцать пятое…

И вновь осколки собрались в новую, на сей раз последнюю картину. Запертая дверь, стенная панель, забаррикадированная чем-то тяжёлым. И огонь. Стена огня, пожирающего старые холсты, пожирающего и тот мольберт с накинутой тканью, и того художника, что не смог выбраться из заброшенной комнаты…

Йори передёрнулся, когда его плеча коснулась рука Элинор. Женщина плакала:

— Бабушка говорила — он чёрная роза. Дурная, плохая. Но ведь это она говорила обо мне, не о нём. Я хотела детей, много детей, надеялась, что смогу, дав жизнь многим, искупить две смерти. Но потом… потом я зашла в старую мастерскую. Не знаю, зачем. И нашла картину… Та уцелела в огне. Я — и десять детей, десять девочек. Потому я хотела родить сына: я верила, что это просто ошибка. Я вылила на ту картину краску, но она исчезала, и тогда я сожгла холст. Но… первым моим ребёнком была девочка. Чёрная роза. Убийца. Она была больна, понимаешь? Больна, и убила остальных. Не ушла в лес. Мой муж убил её, запер в катакомбах. Она ещё там, понимаешь? Моя дочь — она плачет там, под землёй, под камнями, под водой…

Йори молчал, вслушиваясь в сбивчивую, не всегда понятную речь призрака. Словно на исповеди, Элинор говорила — и с каждым словом её голос затихал, будто отдаляясь:

— Чёрная роза — я, чёрная роза — моя дочь, чёрные розы — те, кто был после нас. Отравленная кровь, чёрная, как розы. Сейчас ядовитый цветок среди вас, последняя роза отравленного куста. Останови безумие, останови его, не ты — чёрная роза, не ты, Гильберт, не ты…

Йори озадаченно моргнул: он так же, как прежде, стоял в церкви. Чужие воспоминания клубились в голове, не давая покоя. И всё же — реальный мир постепенно возвращался. Тень Элинор, склонив голову, беззвучно прошептала ещё что-то, после чего направилась к одной из широких деревянных колонн. Контуры её тела становились всё прозрачнее, и вскоре она вовсе растворилась.

— Эй! Выпусти нас! Или хотя бы господина Меньера позови, он придумает, как нас вытащить! — орал Эмиль, стуча кулаком по грязному стеклу. Скамья под ним и Хару, затрещав, обвалилась, и в итоге оба рухнули на пол. Вскрикнув, Йори бросился к брату и племяннику директрисы:

— Вы целы? Нас услышали?

— Понятия не имею, — простонал Эмиль, потирая затылок. — Больно, между прочим! Так, ладно, давайте теперь…

Снаружи послышался странный звук — будто одновременно взорвалось несколько больших хлопушек. Затем — громкий, гораздо более громкий, чем раньше, скрип. И снова грохот, треск…

Раньше Хару думал, что только в фильмах можно увидеть, как медленно кренится и падает огромная, кажущаяся незыблемой твердыней стена. Но сейчас именно это и происходило — казалось, стены часовни постепенно складывались, как карточный домик, готовый вот-вот рухнуть.

— Бежим! — заорал Эмиль, и лишь чудом доморощенные детективы успели увернуться от рухнувшей балки. Взметнулось облако пыли. Треск и грохот не смолкали: похоже, часовня рушилась…

— Куда бежать-то?! Мы все тут сдохнем! На кой я вообще с вами пошёл?! — снова впал в истерику Оберон. Йори торопливо огляделся, снова вспоминая ту колонну, у которой исчезла Элинор. Что, если…

— Сюда, быстрее! — младший из близнецов Хигаши бросился к колонне, принимаясь торопливо её ощупывать. Много мыслей кружилось в голове, но ясность и спокойствие были сильнее сомнений. Что-то щёлкнуло — и одна из плит пола поднялась чуть выше, открывая люк. Под ним — лестница, ведущая вниз… В катакомбы.

— Откуда ты… — начал было поражённый Эмиль, но его пихнул в спину Ансоберт:

— Какая разница, откуда он знает, иди давай!

Йори первым юркнул в узкий лаз, надеясь, что им всё же удастся найти выход из катакомб. Он помнил рассказы Эмиля об этом месте — и те отнюдь не вдохновляли.

Лестница не кончалась, проржавевшие скобы в стене царапали и пачкали руки… Темнота сомкнулась, и уже неясно было, сколько ещё времени им карабкаться вниз, боясь упасть. Казалось, ещё немного — и внизу загорится красный огонь преисподней, и сам Дьявол лично поприветствует путников, забредших к нему в гости…

Сверху что-то снова загрохотало, лестница затряслась… Йори зажмурился, привычно опуская ногу… И не находя новой скобы. Ещё чуть потянувшись, парнишка нащупал мыском пол — и осторожно спустился. Жуткая лестница кончилась. И назад теперь было не пройти — по крайней мере, прежней дорогой…

Постепенно глаза привыкали к темноте, и Йори смог оглядеться. Они стояли на перекрёстке шести коридоров; один из них был завален, остальные же угрюмо таращились на посмевших потревожить их покой путников пустыми проёмами, уходящими куда-то в темноту.

— У кого-нибудь есть спички? — жалким голосом поинтересовался Эмиль. Хару машинально покачал головой и, нащупав плечо брата, осведомился:

— Так, мы все здесь? Йори, я, Эмиль…

— Я тоже тут, — сдавленно простонал из темноты Ансоберт. — Чёрт, кажется, запястье вывихнул…

— Это не смертельно, — не сжалился Хару. — Так… Оберон! Оберон, ты здесь?

«Здесь… здесь…» — отозвалось эхо. У кучки доморощенных детективов побежали по спинам мурашки, но Хару всё же повторил свой вопрос — на сей раз гораздо тише, боясь снова услышать жутковатое эхо. Будто бы сами эти катакомбы, пробудившись от многолетнего сна, говорили с ними.