Адам Нэвилл - Никто не уйдет живым [litres]

Она обернулась и увидела, как Фергал ломается пополам и опускает голову к коленям, а потом запрокидывает к потолку, прежде чем снова согнуться, пытаясь стряхнуть что-то омерзительное со своей физиономии. Длиннопалые руки закрывали лицо, достигая лба и уходя в волосы; маска из похожей на паутину белой кости охватывала его голову. Фергал метался по комнате и как будто пытался дышать и кричать сквозь дыхательную трубку. Он споткнулся о кровать, а потом выпал за дверь.

Оторвав руки от лица, смотреть на которое Стефани не могла, он прокричал «Ты ее не отберешь!», и, спотыкаясь, рванулся к лестнице.

Руки Стефани были липкими, и, взглянув на них, она увидела глубокие порезы на той ладони, что сжимала осколок стекла. Кожа выглядела как полоски сырого теста на верхушке пирога. Зеркальный нож сломался в ее руке, когда она упала. Должно быть, Фергал сбил ее с ног ударом кулака.

Было слышно, как он с мычанием и грохотом сбегает по лестнице.

Стефани посмотрела на кровать. Голые груди девушки вздымались и опадали.

На четвереньках, а потом на ногах, Стефани подобралась к кровати.

Где-то в комнате слышался тихий голос. Где? Близко. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что полицейский оператор все еще вещал из телефона в ее кармане, передавая инструкции.

Стефани стащила подушку с лица Светланы.

– Я здесь. Я пришла. Все хорошо. Я здесь. – Она перестала бормотать только когда увидела, что скрывалось под подушкой.

Стефани ползком обогнула кровать и расстегнула наручники на ногах и руках девушки. Маникюр и педикюр на них был превосходный, бестолково отметила она.

Освободившись, Светлана не попыталась извлечь конечности из расстегнутых оков. Стефани забралась на кровать и просунула руки под полубессознательную девушку, подтянула ее выше и прижала к своей груди.

Она привалилась к стене и коснулась рукой подбородка Светланы. Осторожно подняла ее голову, чтобы та не подавилась собственным языком.

Далекая полицейская сирена свернула на Эджхилл-роуд.

Что-то шипело на ковре. Пахло химией и гарью.

Трясущейся рукой Стефани выудила телефон из кармана и сказала:

– Скорую. Ей больно. Ей очень больно. Пожалуйста… пожалуйста, быстрее.

Три года спустя

Дом.

«Меня зовут Эмбер Хэа. Меня зовут Эмбер Хэа. Меня зовут Эмбер Хэа».

Кровать, в которой проснулась Эмбер, была как мягкое кресло с широким размахом крыльев. Королевских размеров и обтянутая кожей и синелью: комфортная, оберегающая, заботливая. Матрас был ручной работы и состоял из пятнадцати сотен пружин карманного типа. Вместе с простынями и бельем из мягчайших хлопка и фланели, кровать создавала ощущение уюта, сходного с материнскими объятиями настолько, насколько это было возможно для творения человеческих рук. Эмбер никогда не спешила покинуть покой и тепло постели поутру; она забыла, каким глубоким, тихим и непрерывным может быть сон. Потому что в последние три года он таким не был.

Под конец первой ее недели в сельском доме, и первой же за десять месяцев недели в Англии, трата пятнадцати тысяч фунтов на кровать и принадлежности к ней беспокоила ее меньше, чем поначалу.

«Люди и правда так живут?»

Шесть дней, она провела здесь целых шесть дней и ночей, не выходя дальше сада, но все еще поражалась аромату дома каждое утро. С того момента, как она поднималась с постели, множество запахов, заполнявших простор помещений и оседавших на каждой идеальной поверхности, казалось, собираются, как верные слуги, чтобы поприветствовать ее в новом дне: недавняя краска, свежая штукатурка и терпкие нотки древесины вперемешку с пыльцой новой ткани, испускаемой вафельно-кремовыми занавесками и мохнатыми коврами.

«Может ли это быть моим?»

Если она решала посидеть в гостиной или в столовой, восхищаясь своим новым жильем, мебель из кожи «Аспен», принимавшая форму ее тела, приветливо дышала привилегированностью. А прогулки по дому погружали ее в шикарный резкий запах мастики, шедший от обработанного вручную табачного дубового паркета в холле и комнатах на первом этаже.

Она никогда не открывала в новом доме окон – тройного остекления и оснащенных лучшими замками фирмы «Сэксон». Она держала их закрытыми и запертыми, и говорила себе, что не поддается идее проветрить дом, потому что эти запахи нужно сохранить. Она также знала, что это не единственная причина держать все точки доступа на запоре.

Среди ароматов ненавязчивой роскоши Эмбер соблюдала один и тот же ритуал: проснуться без будильника, сварить кофе на кухне, а потом лениво обойти недавно реконструированный фермерский дом, закончив прогулку в кабинете. Из кабинета она шла в новую ванную. Сбрасывала трусики и футболку и заходила в выложенную гранитной плиткой душевую. Чтобы мыться так долго, что все ее тело начинало исходить паром, пока не наступало время утонуть в белом банном халате.

Спустя почти неделю разнообразные полы сельского дома начали источать ободряющее чувство постоянства под ее загорелыми ногами, неизменности, соединявшейся с необычностью пребывания в новом месте, что особенно утешало, когда она боялась, что пристрастилась к мимолетности.

В это шестое утро, с чашкой горячего кофе в руке, она снова двигалась, осторожно и терпеливо, по четырем спальням на втором этаже, как пациентка, выписанная домой после долгой болезни. Ковры «Верджин», густые, как медвежья шерсть, поглощали ее ступни до щиколоток.

Полы в доме были слишком драгоценны для обуви. Нужно было установить насчет этого правило. Эмбер не желала, чтобы что-то оттуда проникло сюда. Не то чтобы она собиралась в ближайшее время принимать гостей. Но только в этот день она поняла, что обстановка теперь больше напоминает ей не выставочный коттедж, а скорее лучшую комнату престижного отеля, в которой она прожила неделю. Может быть, скоро это место начнет ощущаться как дом.

Эмбер пообещала себе, что никогда не станет принимать этот дом как должное; она всегда будет замечать и ценить то, что в нем есть. Она никогда прежде не жила в подобном месте, и не надеялась, что будет.

Когда она вошла в помещение, избранное в качестве кабинета, воздух, ставший острее от запаха нового кожаного кресла, уколол кончик ее носа. Как всегда, она заставила себя посмотреть в окно, думая о том, что будет дальше: о том, с чем ей нужно было снова встретиться в этой комнате.

Через широкие окна с двойными рамами она видела, как ветер ерошит газон и движется через деревья, огораживавшие сад, нежно качая кончики ветвей. В вышине, покачиваясь, парила чайка, словно на время пойманная невидимым силовым полем, пока не последовала за воздушным потоком в обратном направлении и не улетела. Прежде чем птица скрылась из виду, ее большой клюв открылся, но крика Эмбер не услышала.