Грэм Мастертон - Маниту

— Вы знаете так же хорошо, как и я, что это не обычный случай, — ответил я. — Ас магической опухолью нельзя справиться обычными методами. Спася Карен, мы докажем свою правоту.

Хьюз отвернулся от окна.

— А если не спасем? Что тогда я смогу сказать? Как оправдаться? Я привел индейского шамана, и он не помог, так?

— Доктор…

— Все в порядке, мистер Эрскин. Собственно, у меня нет никаких сомнений. Я видел в жизни достаточно опухолей, чтобы понимать, что эта действительно необычная. Верю в вашу теорию об индейцах. Сам не знаю почему, но верю. Не вижу другого рационального объяснения. Ни один из моих коллег не пытался даже угадать, что творится.

— Как она себя чувствует, доктор? — спросил я. — Растет ли постоянно опухоль?

— Хотите поглядеть? Она много хуже, чем вчера, когда вы ее видели.

Молча мы прошли к лифту. Молча надели хирургические халаты и маски.

Молча шли по коридору в палату Карен Тэнди и открывали двери.

Карен выглядела гротескно. Она лежала на животе, а ее лицо было белым как простыня. Раздувшаяся опухоль — большая бледная шишка, туго натянувшая кожу, — опиралась о ее спину. Нарост был величиной с подушку и время от времени, казалось, двигался, растягиваясь и сжимаясь, — омерзительный отросток, живущий враждебной жизнью.

— Боже, — прошептал я. — Она огромна.

— И все время растет, — ответил Хьюз. — Подойдите. Попробуйте ее коснуться.

Я осторожно подошел к постели. Опухоль была настолько велика, что с трудом верилось, что она — часть лежащей под ней девушки, носящей этот нарост на затылке, как будто какой-то уродливый горб. Я осторожно коснулся его кончиками пальцев. Кожа показалась мне натянутой, но упругой. Я явно чувствовал под ней что-то скользкое. Честно говоря, впечатление было точно таким же, как если бы я коснулся живота беременной женщины.

— Вы не могли бы его просто убить? — обратился я' к Хьюзу. — Сейчас он уже величиной с маленького ребенка. А если бы вы просто проткнули его скальпелем?

— Хотел бы я, чтобы это было возможно, — покачал он головой. — Если хотите знать, я с удовольствием бы отрубил эту мерзость тесаком для мяса.

Однако все снимки показывают, что нервная система этого чудовища нераздельно связана с системой Карен. Так что любая попытка хирургического вмешательства и удаления опухоли неизбежно убьет ее. Это скорее система не столько матери и ребенка, сколько сиамских близнецов.

— Может ли она говорить?

— Она не сказала ни слова за последнюю пару часов. Сегодня утром мы поднимали ее с постели для взвешивания, — тогда она сказала пару слов, но ничего такого, что мы могли бы понять.

— Вы взвешивали ее? Ну и что?

Хьюз глубже сунул руки в карманы халата и печально посмотрел на свою умирающую пациентку.

— Она не потеряла в весе… но и не прибавила. Чем бы ни являлась эта опухоль, а питание она берет непосредственно от нее. Каждый грамм, на который она тяжелеет, она отбирает у Карен.

— Приехали ее родители?

— Приехали сегодня утром. Мать в отчаянии. Я сказал ей, что мы хотим попробовать операцию, хотя я, конечно, ничего не говорил ей об истории с шаманами. Они и так страшно злятся на меня, что я еще не прооперировал Карен. Если бы я начал им рассказывать о древних индейцах, то они наверняка бы сочли, что я полностью свихнулся.

Я еще раз посмотрел на Карен Тэнди, бледную и молчаливую под своим мерзким бременем. Затем мы вышли, чтобы вернуться в кабинет Хьюза на восемнадцатом этаже.

— Как вы думаете, ее родители позволят себя убедить? — спросил я. — Вопрос в том, что на все это нам понадобятся деньги. Нужно заплатить шаману, нужно покрыть стоимость его перелета и отеля, я уже не говорю, что случится, если в битве он будет ранен. Я очень бы хотел помочь, но мы, ясновидцы, отнюдь не Рокфеллеры. Сомневаюсь, что мне удастся наскрести больше трехсот-четырехсот «зелененьких».

Хьюз нахмурился.

— В обычных обстоятельствах госпиталь мог бы покрыть затраты, но я не представляю себе, чтобы власти дали деньги на шамана. Нет, считаю, что ее родители имеют право знать обо всем, что происходит. Пусть они сами принимают решение. В конце концов, речь идет о здоровье их дочери.

— Вы хотите, чтобы я с ними поговорил?

— Если угодно. Они остановились у тетки Карен, на Восемьдесят Второй. А если возникнут какие-то проблемы, скажите им, чтобы они позвонили мне. Я подтвержу, что вы действуете с моего разрешения и при моей поддержке.

— Хорошо. А что бы вы сказали, если бы я предложил дёрнуть по одной?

— Неплохая идея, — Хьюз вытащил свою бутылку бурбона и налил две солидные порции. Я сделал внушительный глоток. Алкоголь жег горло и возбуждал после мучительной поездки в Олбени и назад. Я сел поудобнее, и Хьюз угостил меня сигаретой.

С минуту мы молча курили. Наконец я заговорил:

— Доктор…

— Говорите мне просто Джек. Этот госпиталь требует очень важных форм обращения. У пациентов появляется больше доверия, если они все время слышат: «мистер доктор». Но я не думаю, что вы нуждаетесь в такого рода доверии.

— Спасибо, Джек. Я Гарри.

— Так лучше. Рад познакомиться, Гарри.

Я потянул еще глоток бурбона.

— Послушай, Джек, — начал я еще раз. — Думал ли ты когда-нибудь, что мы собственно делаем и зачем? Карен Тэнди я знаю немного лучше, чем тебя. Я иногда думаю, почему, черт возьми, я ношусь в Олбени и назад ради кого-то, с кем я только что познакомился.

Джек Хьюз улыбнулся.

— А как считаешь, не задает ли себе тот же вопрос каждый, кто помогает людям? Я сам ставлю себе этот вопрос раз по десять на дню. Относительно врачей люди считают, что это их долг. Они приходят к тебе, когда заболеют, и считают, что ты великолепен, но как только они себя почувствуют лучше, ты перестаешь их интересовать. Некоторые пациенты чувствуют благодарность. Ежегодно получаешь от них открытки на праздники. Но большая часть пациентов не узнала бы меня, пусть бы мы даже столкнулись нос к носу на улице.

— Наверное, ты прав, — признался я.

— Знаю, что прав, — ответил Джек. — Но в этом случае речь, наверное, идет о чем-то другом. Меня он интересует и по другим причинам. По-моему, то, что растет в Карен Тэнди, представляет целый клубок проблем медицины и культуры.

— Что ты этим хочешь сказать?

Джек встал и подошел, чтобы сесть на стол рядом со мной.

— Посмотри на это дело с такой стороны, — сказал он. — Восхитительной чертой американцев является то, что их всегда считали совершенно новым народом, свободным от угнетения, свободным от чувства вины. Но ведь с самой первой минуты, как белый человек здесь поселился, он носит встроенную в совесть бомбу с часовым механизмом. В «Декларации независимости» ты найдешь даже попытку затушевать эту вину. Помнишь? Джефферсон написал о «безжалостных индейских дикарях, у которых единственным средством боя является убийство без разницы людей любого возраста, пола и положения». С самого начала индеец считался индивидуумом, которому Создатель отказал в каких бы то ни было правах. Чувство вины постепенно затмевает чувство обладания и принадлежности к нашей стране. Это же не наша земля. Это земля, которую мы нагло украли. Рассказываем шуточки о Пэтере Миньюте, покупающем Манхэттен за 24 доллара. Сегодня такого рода договор считается кражей в прямом смысле слова, обманом чистой воды. Прибавь сюда и Вундед Ни, и все иные случаи резни индейцев. Мы ничего не можем с этим поделать и, наверное, даже и не должны пытаться, но, несмотря на все это, мы всё же все виновны.