Наталья Тимошенко - Дар

На белом листе темно-фиолетовыми чернилами — явно не шариковой ручкой — был выведен короткий адрес на набережной Фонтанки. Только улица и номер дома. Ни этажа, ни квартиры. Юра удивленно смотрел на записку, разглядывая крупные, чуть завитые буквы, а затем поднес ее к лицу. Бумага едва слышно пахла чем-то приторно-сладким, что мозг определил как розовое масло. Юра спрятал записку в карман теплой куртки и торопливо вышел из больницы. Наверное, впервые в жизни задержавшись всего на час после окончания дежурства.

На улице уже стемнело, снова шел мелкий колючий снег и слегка подморозило. Ноги то и дело скользили по тротуару, угрожая сделать его пациентом своего же отделения, но Юра все равно добрался до нужного дома в рекордные сроки, хотя время в записке ему не обозначили. Высокий шестиэтажный дом выходил фасадом прямо на Фонтанку, и — вот ведь странно — в нем не светилось ни одно окно. Дом совершенно точно не был расселен и не находился в аварийном состоянии. Обычный добротный серый дом, построенный в начале прошлого века или даже в конце позапрошлого. Юра огляделся по сторонам, убеждаясь, что в остальных домах свет горит, набережная хорошо освещена и даже светофоры работают. То есть дело было не в перебоях с электричеством.

Он снова поднял голову вверх и замер. Как почти всегда в Санкт-Петербурге, мрачно-серое небо, одинаковое и днем, и ночью, висело низко над домами, цепляясь за антенны и балконы последних этажей многоэтажек. Огни большого города упирались в плотные облака, отражались от них как от старого зеркала и возвращались обратно на землю, освещая ее. И в этом призрачном свете на самом краю крыши в углу серого дома, где прерывалось железное ограждение, Юра заметил знакомую фигурку. Она сидела, свесив ноги вниз и весело болтая ими. Сердце оборвалось и с глухим стуком упало вниз, ударившись о замерзший асфальт.

Какого черта?

Да, она с самого начала показалась ему странной, необычной, возможно, немного сумасбродной, но не самоубийцей. Однако отсутствие номера квартиры теперь стало понятным.

В два шага преодолев расстояние до парадной, Юра дернул на себя дверь, и та неожиданно легко поддалась, как будто в доме на самом деле никто не жил и за его сохранность не беспокоился. В центре города люди старались держать дворы, парадные и подвалы закрытыми, чтобы они не стали пристанищем тех, у кого нет теплой квартиры.

Легкий шлейф розового масла чувствовался на узкой лестнице, змеей обвивающей резные решетки лифта и уходящей наверх, в темноту. Как будто рыжеволосая красавица обозначила ему дорогу к ней. Юра не стал тратить время на лифт, предпочтя ему лестницу, перепрыгивая через две ступеньки. Добравшись до чердака, он одним махом отодвинул в сторону щеколду и вылез на крышу. Где-то на окраине сознания отпечатался и натужный скрип щеколды, выдававший, что ее не открывали уже давно, и сам факт того, что дверь на крышу была заперта изнутри, но пока ему некогда было думать об этом.

Его прекрасная незнакомка обернулась на звук ударившейся о стену двери и помахала ему рукой. Юра замер. Она не походила на самоубийцу, однако сердце все равно отбивало чечетку.

— Что ты здесь делаешь? — выдохнул он.

Она пожала плечами и улыбнулась, отчего на щеках появились сводящие с ума ямочки.

— Я же обещала тебе показать свое любимое место.

— Это и есть твое любимое место?

Она призывно махнула рукой, больше ничего не говоря, и Юра медленно приблизился к ней. Он не так уж сильно боялся высоты, но все еще не рисковал совершать резкие движения. Не только потому, что скат крыши, выложенный жестяными листами, был довольно скользким, но и чтобы не напугать девушку. Однако она сидела спокойно, даже и не собираясь прыгать вниз. Юра остановился, не дойдя до железной ограды полшага.

— Ты не боишься сидеть на самом краю?

Она отрицательно мотнула головой, отчего рыжие локоны кровавым огнем метнулись по сторонам.

— А ты боишься? — лукаво улыбнувшись, поинтересовалась она.

Юра неопределенно пожал плечами. Девушка рассмеялась и вдруг резко наклонилась вперед, словно гонимая внезапным порывом ветра, а на лице ее появилось выражение ужаса. Юра дернулся к ней, но прежде, чем успел схватить за плечо, она снова отклонилась назад и громко рассмеялась.

— Видел бы ты свое лицо! — веселилась она, и если бы Юра уже не был так очарован ею, наверное, обиделся бы. Наконец она перестала смеяться и похлопала ладонью по жестяной крыше рядом с собой. — Садись. Я покажу тебе кое-что.

Юра приблизился к ней, все еще касаясь рукой железного ограждения, однако вынужден был отпустить его. В том месте, где сидела девушка, спасительное препятствие между скользким скатом крыши и пропастью внизу заканчивалось. Он медленно сел рядом, стараясь унять сердцебиение.

— А теперь смотри.

Юра повернул голову и замер в немом восхищении: отсюда открывался сказочный вид. Город предстал как на ладони со всеми своими мокрыми крышами, нерастаявшим до конца снегом в углах улиц, рвано замерзающей Фонтанкой, все еще не желающей покрываться льдом, но уже не в силах противостоять натиску зимы. Дома походили на игрушечные коробки, в которых кто-то проделал множество небольших отверстий и в каждое поместил маленького светлячка. Давным-давно, еще в детстве, дед-охотник однажды взял маленького Юру с собой в лес, проверить капканы на зайцев. Они задержались там почти до ночи, и когда лес погрузился в темноту, впервые в жизни Юра увидел, как оживает земля под его ногами, как зажигаются в траве миллионы крохотных огоньков. Это зрелище привело его в такой восторг, что много ночей после, лежа в кровати, он закрывал глаза и в мельчайших подробностях вспоминал то чудо, к которому дед однажды позволил ему прикоснуться. Потом он вырос, получил профессию врача, в которой нет места мечтам и воображению, где нужно иметь холодный ум и быструю реакцию, и почти забыл образ лесных огоньков. И вот теперь, незадолго до Нового года, сидя на крыше дома посреди огромного города, внезапно снова оказался в том самом лесу. Яркие огни простирались насколько хватало глаз и упирались в темный горизонт. Ему показалось, что здесь даже пахло так, как тогда в лесу: еловыми шишками, теплой землей и терпким табаком из дедушкиного кармана. Эти запахи, как и огни города, были словно заперты здесь до наступления настоящих морозов, которые разгонят наконец облака и позволят солнечному свету пробиться к земле.

Юра любил такую погоду. Ему нравился плотный кокон, в который заворачивался город, никого и ничего не выпуская из себя, даже свет, который в любом другом месте невозможно было удержать. Любой, кто попадал в этот город, оставался в нем навсегда хотя бы в мыслях и мечтах.