Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

– Хорошо, сделаешь кое-что для меня?

– Что?

– Не мог бы ты купить мне немного салями? Той, что в длинных палках, не в коротких. Я тебе заплачу, когда вернешься.

Едва я возвратился из бакалеи, она снова окликнула меня из-за подсвеченной простыни:

– На крыльцо наступай осторожно – прогнило. Дверь открыта.

Как оказалось, мягкий колеблющийся свет шел от телевизора – и то был единственный свет во всем доме. Телевизор стоял на тумбочке напротив дивана, едва вмещавшего в себя дородную негритянку неопределенного возраста. В левой руке у нее была банка с майонезом, в правой – сырой на вид хот-дог, происходивший, по-видимому, из бумажного пакета, на пол брошенного. Облизав майонез с пальцев, негритянка, не отрывая глаз от экрана, завернула банку и пристроила ее рядом, прямо на диван – похоже, другой мебели в комнате не было. Я вручил ей салями, и она сунула мне в руку деньги. Там было ровно столько, сколько было мной потрачено, плюс еще доллар сверху.

Я сам не верил своему везению – я оказался в одном из тех домов, которые будоражили мое воображение с момента нашего переезда сюда. Ночь была холодной, а отопления тут, само собой, не было. Телевизор работал, судя по всему, от батареек – шнура со штепселем от него не шло. Мне казалось, будто я преодолел какой-то незримый барьер и проник на аванпост чудес, который долгое время был позабыт миром, в место, совершенно отрезанное от реальности. Я хотел спросить негритянку, нельзя ли мне будет пристроиться в каком-нибудь углу и никогда больше не покидать этот дом. Но вместо этого поинтересовался, можно ли сходить в ванную.

Она молча посмотрела на меня и достала что-то из-под диванных подушек. Это был фонарик. Негритянка протянула его мне:

– Подсвечивай дорогу, будь осторожен. Вторая дверь внизу, в холле. Не первая, усек? И смотри там не провались.

Пока я спускался вниз, луч фонарика выхватывал лишь щербатые да пыльные доски в радиусе нескольких футов. Войдя во вторую дверь, как мне и было сказано, я затворил ее за собой. Оказалось, за ней никакая не ванная, а огромный сортир деревенского типа. У дальней стены в полу зияла огромная дыра. Посветив в нее фонариком, я понял, что ведет она прямо в подвал дома. Внизу валялись осколки фаянсовой раковины и разбитый бачок, должно быть, провалившиеся туда из ванной, что некогда располагалась за первой дверью – той самой, которую мне было велено миновать. Поскольку ночь была холодной, а дом не отапливался, вонь тут стояла еще терпимая. Присев на корточки у края дыры, я направил фонарик вниз – так далеко, как только позволял тонкий луч; но все, что я смог разглядеть – куча битых бутылок, плавающих в дерьме. Невольно задумавшись о том, что может таиться в этом подвале, я глубоко погрузился в свои мысли.

– Эй, парнишка! – услышал я голос негритянки. – Ты там цел?

Поднявшись обратно в комнату, я увидел, что к негритянке явились еще гости. Когда они закрыли лица руками, я сообразил, что все еще держу перед собой зажженный фонарик. Выключив, я вернул его хозяйке, так и не поднявшейся за все время с дивана.

– Спасибо, – поблагодарил я ее на прощание, обходя гостей и следуя к двери. Перед тем, как покинуть дом, я обернулся и спросил, можно ли мне будет зайти к ней еще раз.

– Как хочешь, – ответила она. – Только, будь добр, захвати еще салями.

Вот так я и свел знакомство с Кэнди. Я навещал ее еще не раз после нашей первой встречи в тот незабываемый вечер. Конечно, я ходил к ней не только по вечерам. Порой, когда Кэнди была занята, я держался в стороне, покуда самый разношерстный народ – старые и молодые, белые и черные – наведывался и отчаливал. А в те дни, когда у нее было больше свободного времени, я вжимался в диван у нее под боком, и мы вместе смотрели телевизор. Порой мы болтали, хотя болтовня наша всегда отличалась непродолжительностью и некой поверхностностью – заканчиваясь сразу же, едва становилась ясна непреодолимая пропасть, что разделяла наши жизни. Например, когда я жаловался ей на отвратительные европейские сигареты моей матери, Кэнди никак не могла уяснить, что значит «европейские», а может, она и само слово не понимала. Точно так же и меня не всегда выручал небогатый жизненный опыт, и я не мог вникнуть во что-то, что Кэнди мимоходом упоминала в разговоре, пока мы смотрели телевизор.

Я навещал ее уже что-то около месяца, когда Кэнди сказала мне – просто так, вне всякого контекста:

– Знаешь, а у меня ведь был когда-то сынок – совсем как ты возрастом.

– А где же он теперь?

– О, его убили, – сказала она, словно этим все и объяснялось, без лишних уточнений.

Я никогда больше не спрашивал Кэнди о сыне, но слова ее не шли у меня из головы. И они, и тот смиренный и отстраненный голос, которым она их произнесла.

Позже я узнал, что в районе, где жила Кэнди, действительно были убиты несколько детей. Кто-то из них, похоже, стал жертвой серийного убийцы, начавшего свои кровавые похождения в городских гетто еще за несколько лет до нашего переезда сюда. О «чокнутом маньяке», что «режет глотки детям в том районе, где живет твоя подруга», меня со столь редким для нее волнением предупреждала мать. Тем вечером, покинув дом, где отец уединился в подвале с нашим юным гостем, и направляясь к Кэнди, я все думал об убийце детей. Узнав об этих преступлениях, я уже не мог спокойно ходить по улицам, что вели к дому Кэнди, – они будто наступали на меня, как бывает в страшных снах, когда всеми силами пытаешься забыть увиденные ужасы, но они идут тебе на ум снова и снова. Мне совсем не улыбалось пасть от руки детоубийцы, но сама возможность такого исхода отчего-то лишь усугубляла мое восхищение этими тесно стоящими домами и узкими проулками, в которых безраздельно властвовали тени, приличествующие любому неблагополучному району.

Вышагивая к дому Кэнди, я держал руку в кармане куртки. Там у меня лежало кое-что, сделанное отцом, – на случай, если кто-то надумал бы «причинить ущерб моему физическому здоровью», как сказал бы мой богатый на заумные словеса предок. У моей сестры была такая же штука – внешне неотличимая от простой авторучки. Отец запретил нам рассказывать об этих приспособлениях даже матери – чья личная безопасность была обеспечена купленным уже давно мелкокалиберным пистолетом. Порой мне очень хотелось похвастаться средством самозащиты перед Кэнди, но стыдно было нарушить данный отцу обет молчания. Так или иначе, у меня было с собой еще кое-что – завернутое в бумажный пакет, болтавшийся у меня на руке в такт шагам; и уж по поводу этого кое-чего от отца никаких секретных поручений не поступало. Возможно, все дело было в том, что отец не просчитал возможность того, что я вообще захочу это кому-нибудь показать.