Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Тёмное отверстие мрачновато зияло над лохматой бровью. Небритый подбородок вызывающе уставился вверх. Если у Сыча была душа, то она, наверное, радовалась, что телу досталась смерть такая, какую оно хотело. Не мучительная, как у Витьки Зуба, Прыща и Карася. Даже кровь не сочилась, опалённая пороховой каёмкой – спеклась.

– Пистолет-то отдай, – спохватился Молчун, когда Иван аккуратно, чтобы не задеть раненую руку, повесил на шею автомат Балагура. Бортовский нехотя протянул пистолет, но не удержавшись, заметил:

– Самовольно с собой вёз. Не доложил. А он у тебя оформлен?

– Был бы оформлен, не вёз бы самовольно. Доложил – отобрали бы, – парировал Молчун, вставляя в обойму патроны.

– Дошутишься.

– Заложишь? А мне плевать, – втолкнул обойму, щёлкнул, засунул пистолет, как обычно, за пояс сзади. – Если бы не он, родной, – похлопал, причём казалось, что хлопает себя по ягодице, – сейчас бы мы, как этот, валялись.

Бортовский не нашёл что возразить и только хмыкнул:

– Так мы идём? Или разговаривать будем?

– Темнеет, – напомнил Шурик.

– Ничего. Ещё минут сорок у нас есть. Ты это… поосторожней. Держись за нами. У них сейчас в лесу каждое дерево дом родной. Это тебе не гранатами кидаться. Понял?

Шурик кивнул, сутулясь поплёлся следом. Его слегка мутило. Маруся! Девчонка. А поди ты – зарезала человека. Пусть бандита, но как это – убить? Командир тоже – пальнул в лобешник и хоть бы хны. Тут же думает, что бардак на пасеке навели. Неужели убийство такое плёвое дело? А сам-то? Это ж надо додуматься – гранаты! А вот если бы не докинул? Если бы помедлил? Мальчишество какое-то. Шурику стало обидно. Чтобы он ни делал – всё не так. Как с утра началось, только и знают, как над ним подтрунивать. Зря ввязался во всё это. Зря. Если посудить, то и кража ножа – мальчишество. Самый умный нашёлся! Единственный, мол, вооружился! А Командир раздал всем по автомату и «всего делов». Молчун бы нож красть не стал. Он покруче! Пистолет за поясом, запасные обоймы в кармане. Даже девчонка двустволку взяла. Ну как после этого к Сашке не относиться как к пацану? Но Спортсмен же не побоялся бросить гранату ради хохмы? Да и нож… пригодился. Опять замутило от воспоминания о скрюченном теле, из которого торчала такая знакомая рукоятка. Вспомнил, как воровал, встречу с моряком-грузчиком, «дуру по Амуру», как открывал ножом банку сгущёнки, как вёз его контрабандой, как холодное лезвие щекотало ногу… Стоило забыть на подоконнике – и вся слава досталась Марусе. Если бы… то и он… Нет. Не смог бы! Память о страшном сне, после которого чуть не убил Ивана, прочно сидела в нём. И снял же с предохранителя – додумался! Убить человека. Убить. Откуда-то вынырнуло дурацкое воспоминание о роли запятой в предложении: «Казнить нельзя помиловать». Стоит переставить запятую – и смысл меняется. Раньше казалось наивной шуткой. Но сейчас – куда поставить запятую? Где тот предел, та грань, когда рука вдруг хладнокровно передвигает запятую после слова «казнить»? Иван, Молчун, Маруся, безусловно, уже сделали это, решили для себя каверзную грамматику. Был ли у них момент, когда приходилось выбирать место для запятой? Либо вопрос решался чисто интуитивно, и не было никаких каверз, сомнений? И не пожалеют ли они потом о сделанном выборе?

Вряд ли это имеет значение. Кто, что, как, но убиты люди. Пусть вначале всё казалось боем, войной, игрой – если хотите. Но теперь? Какое золото к чёрту!? Воруй – не воруй, прячь – не прячь, когда они вернутся из тайги, за каждым будет глаз да глаз. Полиция, допросы, подробности в протоколы. И в соучастники запишут. И, наверное, могут посадить? Пусть. Лишь бы вырваться из ада, где страшные топоры, шалаши, раскопки могил, выстрелы, кровь, где за ночь меняются дома, загадочно исчезают девушки, где есть мертвецы, мертвецы, мертвецы, и тёмный лес, по которому идёшь не то карателем, не то партизаном, но с единственной целью – догнать и убить. Иначе зачем догонять? Поймать? Связать, доставить? Как? Куда?

В лесу было намного темнее, чем на опушке. Остатки солнечного света скрадывались, застревали, дробились ветвями, расползались по пожелтевшей листве берёз. Густая, по колено трава буйствовала запахами, благоухала свежестью, выстреливала кузнечиками и подобной мелкотой. Готовясь ко сну, шелестели в кронах птицы и белки, отвлекая внимание шорохами. Темень приближалась с каждым шагом. Незаметно и робко зажигались звёзды, неподвижные, если смотреть на них стоя. Но если брести напролом, как сейчас, звёзды подпрыгивают, словно привязанные к месяцу на незаметных ниточках света.

Как-то неожиданно Шурик остался один. Только что колыхалась впереди широкая спина Ивана, повернула за ствол и исчезла. Куда они бредут? Зачем? Что можно разглядеть в копошащейся темноте? Слабое журчание справа подсказало – они подходят к реке. Почему именно такой путь выбрали Молчун с Командиром? По идее бандиты должны сейчас улепётывать в глухомань. Или нет? Сашка окончательно растерялся. Противно ныли ноги, отказываясь шагать дальше. Комариный писк и зуд как его следствие стали такими привычными, что лень было поднять руку, почесаться, отмахнуться. Шурик распустил стянутые в хвостик волосы на затылке: пусть теперь попробуют добраться сзади до шеи. Чёрные смолёные пряди будут им преградой. Он ещё немного постоял, пытаясь отдышаться. Когда шум в висках стих, напустились темень и глушь. Комары, птицы, кузнечики, конечно, не соответствовали нормам тишины. Но запахи, резкие и какие-то объёмистые, напоминали – тайга. Куда испарились эти Сусанины? Сашка решил подождать. Вернутся, найдут. Он потерял направление, ожидая что вот-вот рядом появятся люди, знакомые лица. Но со всех сторон, куда бы ни поворачивался, давили тёмные молчаливые деревья. Заблудился? Да ну, стоит только выйти на шум реки и по берегу можно будет дошкандыбать до пасеки. Но на берег не тянуло. Вспомнился огромный и мокрый медведь, переплывающий бурлящую речку будто ручей. Вдруг он захочет повторить попытку? Выйдешь к реке, а там мишка с бо-о-ольшим ротиком.

Но идти надо, не торчать же здесь всю ночь. Так и уснуть можно. Шурик преодолел апатичный зевок и желание свернуться калачиком в сочно благоухающей траве. Достал сигареты. Курить не хотелось, но надо же чем-то себя занять. Чиркнул спичкой – та, вспыхнув, сломалась. Вторая оказалась прочнее. Прикуривая, Шурик заметил нечто похожее на спину Ивана. Спина неровно припадая, двигалась к реке метрах в восьми.

– Эй! – окликнул Шурик, крик показался ему необычайно громким и ненужным.

Человек обернулся. При затяжке огонёк сигареты вспыхнул и чуть осветил его. Но и этого было достаточно, чтобы понять – перед ним не Бортовский и, тем более, не Молчун. Обезображенное, одноглазое лицо показалось неприятно-вызывающей маской из третьесортного фильма ужасов. Сашка отшатнулся и механически схватился за автомат. «Ему меня видно! Сигарета! Огонь! Свет!» – пронеслось в голове.