Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

– Подожди, – остановил его Молчун, посмотрел на потухающий костёр, хнычущего пацана. – Не справимся. Устали все. Командир прав. Завтра. Всё завтра. И по-человечески…

– А как же?.. В дом его занести надо бы. В маленькую комнату, где Маруську положить думали. Но не ляжет она… Там они…

«…убили бандита» – додумал Молчун. Но не сказал. Слишком много смертей сегодня – о ней, костлявой, даже упоминать не хотелось. Но Борис не выдержал:

– Говорил же: могилы раскапывать – примета плохая.

– Шурик! – Молчун поднялся. – Хватит ныть! Понесли его в дом.

– Не хочу! Почему я?

– А кто? Борис с раной в боку? Вставай. Понесли.

Волоча тяжёлые ноги, Сашка поймал себя на единственной правильной мысли: «Бежать!»

Несмотря на то, что устал до ломоты в пояснице, Шурик долго не мог заснуть. Он приписывал бессонницу мощному храпу Бортовского и возмущению тем, что его положили на самую крайнюю койку, ближайшую к маленькой комнате, где покоилось тело Спортсмена. Когда хоронили зэков, аргумент, что мертвецы будут лежать через стенку от него, на улице, сыграл не последнюю роль в пользу этих похорон. А сейчас мертвец находится в одном помещении, в двух метрах, пусть это не бандит, а Спортсмен, но от этого не перестаёт быть мёртвым.

Сашка мог бы смотаться этой ночью. Идти по берегу к посёлку, пока усталость и сон окончательно не свалят с ног. В любом случае он был бы далеко от пасеки, от страшного места, где воцарилась смерть. Но ещё прячутся не пойманные зэки, и бродит огромный медведь по реке. И мешки с золотом ждут его в вертолёте. Наверное, там, в мешках, затаился специальный магнит, настроенный на его, Шурика, частоту. Он медленно притягивает, обещая исполнение всех желаний. Как просто всё казалось прошлой ночью! Найти и взять. Возможно, и Спортсмен думал так же, если знал о золоте. Невозможно! Он ничего не знал и умер непонятно и глупо. Задохнулся, накрывшись с головой курткой и одеялом. Разве так умирают? Может быть, какое-нибудь внутреннее кровоизлияние после побоев?

Иван храпел беззаботно, словно и не было никаких трагедий. А мог бы и сам сейчас быть мёртвым. Неприятное посасывание засвербело в грудной клетке после воспоминания о дурном сне, после которого чуть было не убил человека. А потом взял и убил! Без всяких снов. Шурик перевернулся на другой бок, зажимая уши ладонями, потом вспомнил старый французский фильм с Ришаром, оторвал у двух сигарет фильтры и пихнул их в ушные раковины. Прежде, чем заснуть, ещё раз прокрутил в голове смерть кавказца, попутно думая, что напихал в уши всякой дряни, а толку никакого, по крайней мере, успокоился от мысли, что предпринял всё возможное против бессонницы… Вышагнул из темноты раненый зэка, а он изрешетил его пулями. Струсил? Сразу пришло оправдание: тогда бы он меня! «Но всё равно же струсил!» – гаркнул внутренний голос. Кому он принадлежал: второму или третьему Шурику? А может, есть ещё и четвёртый, вечно недовольный и зудящий, как комар: «Не надо было. Неправильно. Зачем?» Сделанного не воротишь. Но как теперь жить? Он убил человека! Как теперь можно есть, волочиться за девками, пить, петь, мечтать о богатстве? Он уже ел, пил, курил, песенку спел, только ещё девчонок не надыбал. А убитый им человек, заваленный телами двух других бандитов и наспех забросанный землёй, начинает свой процесс гниения и распада. Он тоже любил покушать и выпить, тоже имел женщин и желания. Как же быть?

Шурик представил Спортсмена – не этого, мёртвого, а «старого», санаторского рубаху-парня, который предпочел купить водку, а не красть. Вот если бы сейчас вернуться на пару деньков назад, и Сашка рассказал бы ему о случившемся и мучающих вопросах, что бы Спортсмен ответил?

– Подумай. А имел ли он право на жизнь? – Толян предстал в воображении всё тем же беззаботным скептиком, выбритым и светловолосым, сжимающим в руке бильярдный кий. Он, будто кусая уголок, вытащил сигарету из пачки, прикурил и покатал её в губах – жесты истинного, уверенного в себе мужика. – Имела ли эта скотина хоть какое-нибудь представление о человечности? Ты, не задумываясь, убиваешь комара, цедящего кровь. Так почему бы ни хлопнуть подобного паразита? Только из-за того, что он большой, с руками-ногами и по ошибке наделён головой? Правильно говорю, молчальник?

В полузабытье, на грани воспоминаний и сна появился санаторский меланхоличный Молчун и, как обычно, процитировал откудато:

– Волкодав прав, а людоед нет.

«Что-то сейчас он разговорился и… настрелялся» – мелькнула полуозорная и сразу осознанно глупая мысль, и Шурик погрузился в сон.

Гордость распирала грудь. Он сумел! Он связал кружево скатерти, сплёл романс и рок, создал Песню. Мелодия и слова ещё звучали в голове, отражённые лесной тишиной: «Где мой дом?!» Огорчало одно: он пел сам себе, не имея слушателей, даже деревья и кусты размывались темнотой и тянущимся с реки туманом. Он замолчал, вслушиваясь. Издалека, как из-под земли, доносился голос – он приближался, в нём с трудом, но можно было распознать слова, и Сашка ужаснулся, узнавая картаво опошленный вариант своей Песни.

Из ночи напрямик надвигался громоздкий человек: застывшее, в шрамах лицо искажено, будто расплавленное в огне, а затем застывшее парафиновой маской. Надо стрелять. Шурик помнит, как можно избавиться от этого человека. Нажать на курок. Но автомат молчит, хотя палец вдавлен в курок до боли. Газон подходит ближе, надо кричать. Но горло перехватило. Всё было сном: смерть Спортсмена, похороны, костёр. По-прежнему Сашка прячется за деревом и ждёт. Он ещё не убил. Есть другой выход. Шурик бежит, подпрыгивая, ну же – пора лететь! Колючки хлещут по лицу, обожжённые, без зелени ветки – подобные он видел только на картинке в учебнике географии – мешают, хватаясь за одежду. С левитацией покончено. «ГДЭ МЫЙ ДОМ?!» – картавит сзади. Шурик запнулся, падая. Саксауловые – или какие там ещё! – ветки преградили путь непроходимой стеной. С проворством загнанного зверя, обеспокоено втягивая ноздрями невесть откуда взявшийся запах гари, он оборачивается лицом к преследователю, трясёт автомат, стучит по корпусу, дёргает затвор. Надо стрелять! Уверенность, что на этот раз оружие не подведёт – источник или последствие ярости?

Надвигающаяся массивная фигура размахивает руками, кроша ветви в щепки. И только тут Сашка замечает сжатый в них топор. Стрелять! Пули яркими ракетами врезаются в тело, но Страшный не останавливается, продолжая разрубать дорогу к жертве. Он уже близко настолько, что загромождает собой и тайгу, и небо, и воздух. Поток смрада и гари обрушился в лёгкие. То особое оцепенение, какое бывает только во сне, зацементировало тело. «Я сплю, сплю», – бормочет Сашка, не отрывая глаз от занесённого над ним топора. На миг возникает полузабытое ощущение, что он разваливается на кусочки, разрываемый непреодолимой внешней силой. Автобус! Ощущение из автобуса!