Кристина Генри - Алиса

Крылья у нее на спине были не привязаны, а искусно пришиты прямо к мышцам через два вертикальных разреза на коже, от плеч до пояса, и стоило ей только пошевелиться, как они начинали трепыхаться.

Алиса прижала свою ладонь к стеклянной стене клетки – это на самом деле она и была – и «бабочка» поднесла свою ладонь к Алисиной. Девушка приблизилась лицом к стеклу, чтобы скрыться от взгляда Гусеницы, и медленно зашевелила губами, беззвучно произнеся два слова: «Убей меня».

Алиса внезапно поняла чувства Тесака, когда тот неуклюже, на первый взгляд, выразил свою любовь предложением пристрелить ее, лишь бы она не оказалась в руках бандитов. Ей тоже отчаянно захотелось избавить эту женщину от страданий, покончить с муками.

Девушка отвернулась, и тут Алиса заметила, что передвигалась она на одних руках, а ноги, неестественно вывернутые в коленях, были явно сломаны, чтобы ей оставалось только сидеть за стеклом да помахивать крыльями на радость Гусенице.

Алиса даже боялась взглянуть во вторую витрину, но любопытство пересилило.

В стеклянном резервуаре, наполовину заполненном водой, кружила разъяренная русалка, порой всплывая на поверхность и оглядывая это сооружение. На нижней части ее тела, покрытой серебристой чешуей, росли плавники, а верхняя была как у обычной женщины, длинные темные волосы развевались в воде.

Алиса прильнула к стеклу, почти уверенная, что сияющая чешуя пришита рядами стежков, доходящих до талии. Однако ничего подобного она не увидела. Русалка казалась настоящей, но ведь это было невероятно. Все знали, что русалок на свете не существует.

«Магии тоже не бывает, и чудовищ, заточенных в больничном подвале, и пирожных, от которых уменьшаешься, и зелий, от которых растешь».

Похоже, пора начинать верить в невозможное, потому что оно постоянно происходит прямо на глазах.

– Да настоящая она, – лениво заверил Гусеница. – Мне ее подыскал наш общий друг, в этом своем лабиринте.

– Никакой он не друг, – сердито возразила Алиса.

Она развернулась лицом к Гусенице, зажав нож в руке. Так бы и кинулась на него и выколола ему зенки, чтобы он никогда не видел больше свою драгоценную коллекцию.

Гусеница тихонько зацокал языком, не выказав ни малейшего беспокойства при виде ножа.

– Услышь он такие слова, наверняка бы здорово огорчился. Как-никак доставил вас прямиком до моего порога, верно? И к тому же помог проникнуть в мои тайные владения. Иначе вы бы сюда не попали без моего ведома. – Он глубоко затянулся кальяном и продолжил. – Сколько всяких диковинок осталось после этих волшебников! Вот эта русалка из озера, что в центре лабиринта. Манила и вдохновляла людей, навевая мечты, а люди странствовали по свету и вдохновляли других. А теперь она моя, и делает все как я прикажу, и когда прикажу.

Алиса оглянулась на русалку, та подплыла вплотную к стеклу с горящими ненавистью глазами на бледном как смерть лице, скрючив пальцы словно когти. Теперь она явно не выбирала, кого соблазнять. Это прекрасное, удивительное создание стало лишь орудием обогащения в руках Гусеницы, диковинкой, которую доставали из аквариума и подавали тому, кто больше всех заплатит.

– Вместо нее Чеширский получил кое-что другое, совершенно уникальное, что я раздобыл запечатанным в бутылке. Уж как она была рада оказаться на свободе, а у Чеширского точно с голоду не пропадет.

– Уже пропала, – заявила Алиса, с удовлетворением отметив замешательство, мелькнувшее в глазах Гусеницы.

– Так вы прошли через лабиринт? И выжили? Интересненько, интересненько.

Алиса ненавидела это слово. Быть «интересной» означало привлекать внимание тех, кто ничем не побрезгует, чтобы это «интересное» заполучить.

– Надо признать, она была не столь мила, как моя русалочка. Я был рад сбагрить ее Чеширскому. Русалки и стрижающие клинки, – сказал Гусеница сонным голосом, повторяя слова вновь и вновь. – Русалки и стрижающие клинки, русалки и стрижающие клинки.

– Мы, собственно, пришли из-за клинка, – сказал Тесак.

Алиса заметила, что он, сам этого не замечая, крепко, до побелевших костяшек пальцев вцепился в свой топор, и вот-вот выйдет из себя.

– Да знаю я, зачем вы пришли, – заявил Гусеница.

– Чеширский сообщил, – сказал Тесак.

– Нет, – ответил Гусеница. Он вдруг приподнялся, пронзив его таким ясным и проницательным взглядом, какого Алиса совсем не ожидала. – Понял, как только ее увидел. Милая Алиса.

(«Рука, вцепившаяся в волосы, запрокидывающая ей голову. “Милая Алиса, милая Алиса”»). Сердце ушло в пятки, к горлу подкатила тошнота. Алиса взглянула на руки Гусеницы. Нет, не те. Не такие огромные, как у человека из тени, незнакомца на чаепитии из ее кошмаров. Нет, это не Гусеница. Но откуда он все знает слово в слово?

Гусеница поднялся на ноги и вытянулся во весь свой гигантский рост, нависнув над Алисой с Тесаком.

– Хочешь понять, откуда мне все известно, и почему меня не проведешь, нарядившись мальчишкой. Все просто. Кролик – мой друг. У нас так много общих друзей, милая Алиса.

Он потянулся к ее лицу, чтобы потрогать шрам на щеке. Она застыла от чехарды всплывающих воспоминаний, от возрастающего ужаса, что ей никогда не скрыться от Кролика из-за отметины, по которой ее узнает каждый. Дотронуться Гусеница так и не успел – Тесак взмахнул топором, и рука исчезла. Алисе показалось, что Тесак отрубил кисть, однако долговязый, с жуткой ухмылкой, как ни в чем не бывало стоял перед ней, скрестив руки на груди.

Тесак стоял с ошарашенным видом, как будто еще ни разу не промахивался, впрочем, наверное, так и было.

– Да, рядом с Тесаком из Хиттауна надо держать ухо востро, – признал Гусеница, удостоив его легким кивком. – Еще никто так лихо не управлялся с топором, как ты, Николас. Понимаю, ты возомнил, что она твоя.

Алисе надоело затевать очередной спор о том, кому она принадлежит.

Ей вдруг подумалось, что безопасней будет не прикидываться мальчишкой, а просто дать всем понять, что она под защитой Тесака. Женщине в Старом городе выжить очень непросто, и без мужика никак не обойтись. Впрочем, выслушивать, как Гусеница будет повторять слова Чеширского, не было нужды.

– Ну только не говорите, что я принадлежу Кролику, – возразила она. – Может, он и поставил свое клеймо, но это ничего не значит.

Ухмылка Гусеницы расплылась еще шире, а на таком жутко тощем лице она смотрелась просто омерзительно.

– Вот бы поглядеть, как ты ему это повторишь… еще разок. Что, последний глаз ему выколешь, чтоб он совсем ослеп? Так же, как хотела поступить со мной?

Пора уже перестать удивляться, по крайней мере, не подавать виду. Как он догадался, о чем она думала? Тут-то ее и осенило.

– Вы волшебник, – сказала она. – Как и Чеширский.