Стивен Кинг - Кристина

Дон отлично понимал, что происходит. Напрасно они тогда разбили тачку Мордопиццы. Всех, кто приложил к этому руку, уже настигла страшная смерть. Кроме него и Сэнди Гэлтона, который сел в свой старенький «мустанг» и укатил к черту на кулички. Дону часто хотелось последовать его примеру.

Клиент нетерпеливо просигналил.

Дон кинул книгу на стол, рядом с заросшим грязью терминалом, и неуклюже натянул куртку. Он выглянул в окно – какой ненормальный высунул нос из дома в такую погоду?! – но, конечно, ничего не разглядел. Сквозь метель пробивался лишь свет фар и слегка виднелся силуэт машины – явно старинной, сейчас таких громадин не делают.

Когда-нибудь, подумал Дон, надевая перчатки и прощаясь с эрекцией, отец поставит нормальные автоматы, и ему больше не придется каждый раз выскакивать на улицу. Если какому-то идиоту приспичит выехать из дома в такую ночь, пусть заправляется сам.

Ветер едва не вырвал дверь у него из рук – еще чуть-чуть, и она бы врезалась в стену. Может, и стекло бы треснуло – только этого не хватало! От жалости к себе Дон едва не расплакался.

Несмотря на громкий вой ветра за окнами, Дон как-то не ожидал увидеть настоящую бурю. Снега намело уже больше восьми дюймов, это точно. Он провалился в сугроб и только благодаря этому устоял на ногах. «Эта чертова тачка на снегоступах, что ли?! – подумал он. – Пусть козел только попробует дать мне кредитку – я ему морду начищу».

Дон побрел по снегу к первому ряду колонок. Козлина нарочно остановился у дальнего ряда. Как же иначе! Дон опять попытался разглядеть машину, но ветер бросил ему в лицо колючую простыню снега, и он тут же опустил голову, надвинув на глаза капюшон куртки.

Он стал обходить машину спереди и на миг очутился в холодном сиянии ее белых фар. В свете флуоресцентных ламп на колонке Дону показалось, что машина выкрашена в бордово-винный цвет. Щеки у него занемели от холода. «Если этот гад попросит бензина на один доллар и проверить масло, я его точно пошлю», – подумал Дон и подставил лицо режущему ветру. Стекло со стороны водителя поехало вниз.

– Чем могу помо… – начал он, но не договорил, а натужно, пронзительно закричал: – О-о-о-о-о-о!

Из окна на него смотрел разложившийся труп. Вместо глаз – пустые глазницы, усохшие губы обнажили несколько кривых желтых зубов. Одна рука белела на руле, вторая, отвратительно пощелкивая костями, потянулась к нему.

Дон отшатнулся. Сердце в груди стучало, как работающий вразнос двигатель, ужас встал в горле раскаленным комом. Мертвец поманил его пальцем, и мотор Кристины внезапно завизжал, набирая обороты.

– Заливай, – прошептал труп, и, несмотря на шок и ужас, Дон заметил на нем лохмотья военной формы. – Полный бак, говнюк! – Гнилые зубы обнажились в усмешке. В самом дальнем углу рта сверкнуло золото.

– На-ка выпей, ублюдок, – прохрипел другой голос, и с заднего сиденья к нему потянулся Бадди Реппертон. Он совал Дону бутылку «Техасской отвертки». В улыбающемся рту копошились черви, в свисающих клочьями волосах – жуки. – Полегчает.

Дон истошно заорал, развернулся и помчался по снегу большими, мультяшными прыжками. Когда за его спиной взревел восьмицилиндровый двигатель автомобиля, Дон закричал снова. И оглянулся. Только сейчас он увидел, что возле колонки стоит и месит снег задними колесами машина Арни Каннингема, его Кристина. В салоне больше не было трупов, и от этого Дону почему-то стало еще страшнее – в салоне не было вообще никого. Машина ехала сама по себе.

Дон припустил к дороге, вскарабкался на снежную насыпь, оставленную снегоуборочными машинами, и съехал вниз. Ветер здесь был такой сильный, что асфальт до сих пор не замело, только кое-где поблескивал лед. На одной из таких замерзших луж Дон поскользнулся. Земля ушла у него из-под ног, он с глухим звуком шлепнулся на задницу.

Мгновение спустя дорогу затопил белый свет. Дон перекатился на живот, поднял голову и, прищурившись, посмотрел вперед. Последнее, что он видел, были огромные белые фары Кристины. В следующий миг она наехала на него, как локомотив, и протаранила его телом снежную насыпь.

Весь Либертивилль-Хайтс, как Галлия, был поделен на три части. В центре его, на россыпи невысоких холмов, располагался район, который в начале XIX века носил название «Дозорная вышка» (о чем напоминала мемориальная табличка на пересечении Роджерс- и Тэклин-стрит). Сегодня он представлял собой единственный по-настоящему бедный район города: ветхий лабиринт из деревянных домишек и высоких блочных уродин. На запущенных задних дворах, в теплое время года кишащих детьми и игрушками «Фишер-прайс» – одинаково побитыми и грязными, – протянулись бельевые веревки. В этих кварталах раньше жили обычные семьи среднего класса, но с наступлением послевоенной безработицы в 1945-м уровень жизни здесь начал падать. Сначала постепенно, потом все быстрее, особенно в 60-х и начале 70-х. Впрочем, худшее было впереди, хотя никто не отваживался произнести это вслух. В городе уже стали появляться черные. Об этом шептались во дворах лучших домов Либертивилля, за барбекю и коктейлями: черные захватывают Либертивилль! Район даже обзавелся новым леденящим кровь названием: «Нижний Хайтс». Казалось, так должно называться какое-нибудь гетто. Несколько крупнейших рекламодателей как бы между прочим сообщили главному редактору «Кистоуна», что использовать это название в печати категорически не рекомендуется. Редактор, мать которого вырастила только умных сыновей, никогда его и не использовал.

Хайтс-авеню отходила от Бейзин-драйв, пересекавшей вполне добропорядочные и благополучные кварталы города, а затем начинала взбираться на холмы. Она проходила аккурат посередине Нижнего Хайтса и тянулась дальше, дальше, через зеленую полосу, сразу за которой расположился респектабельный жилой район. Эту часть города называли просто Хайтс. Со стороны кажется, что во всех этих нижних хайтсах и просто хайтсах легко запутаться, но жители Либертивилля отлично знали, что к чему. «Нижний Хайтс» – это беднота, благородная, и не только. Если вы опускаете прилагательное «нижний», значит, вы имеете в виду прямую противоположность бедноты. Хайтс – это благородные старые особняки, расположенные подальше от дороги, в глубине дворов за густыми живыми изгородями из тисовых деревьев. Здесь жили сильные мира сего, лидеры общественного мнения: владелец местной газеты, четыре врача, богатая и сумасшедшая внучка человека, который изобрел систему скоростного выбрасывания стреляных гильз для самозарядных пистолетов, и несколько адвокатов.

После этого элитного района Хайтс-авеню вновь шла через лесистую местность, которую уже нельзя было назвать зеленой полосой – густая чаща расходилась от дороги на три мили с каждой стороны. В самой верхней точке Хайтса влево уходила Стэнсон-роуд, заканчивавшаяся пресловутым Валом, откуда открывался вид на город и кинотеатр для автомобилистов.