Борис Конофальский - Инквизитор. Вассал и господин [СИ]

– Так пойдёшь ко мне конюхом?

А он глядит на неё и молчит. Смотрит и молчит. Он не смеётся, верит ей, что она от петли его избавить может. Сразу как глянул ей в глаза, так и поверил.

– Чего ж ты молчишь, дурак, под виселицей сидишь, или забыл?– Говорит дева, торопя его.

– Уж не знаю, госпожа, что лучше,– вдруг хрипло отвечает он,– к вам пойти или тут остаться.

– Дурак,– зло сказала Агнес,– повиснешь сегодня и поделом тебе. То я тебе наперёд предрекаю. Завтра вороны клевать тебя возьмутся.

Оставайся.

– Нет, нет, госпожа,– вдруг встрепенулся мужик,– к вам хочу. К вам в услужение.

– Хочешь? – Спросила она распрямляясь.– Поклянись, что до гроба служить мне будешь.

А он опять молчит. Словно уже и не рад, что освободят его от виселицы. Глаза бегают у подлеца.

– Клянись, говорю,– шипит ему девушка.– И даже не думай, что поклянёшься и от клятвы уйдёшь. Клянись! Ну! Или палачи скоро придут, тогда уже мне не спасти тебя будет.

– Клянусь.– Наконец выдавали мужик.

– То-то, дурак,– зло сказал она, и пошла к стражнику, чуть подбирая юбки.

А стражнику очень интересно было, о чём это она с висельником шепталась, и он ждал пока девушка подойдёт.

А она подошла и спросила ласково, как только могла:

– Как звать тебя, добрый человек?

– Иоганном крещён, добрая госпожа,– отвечал стражник с удивлением. Не ожидал он ласки от такой высокой госпожи.

Не каждый день, госпожа, что ездит в карете с четвёркой дорогих коней с ним говорит. А может и вообще никогда такая с ним не разговаривала за всю жизнь его. От такого он растерялся так, что даже встать с колоды своей забыл. Говорил с ней сидя.

А она, видя это, произносит с улыбкой, поднося ручку свою к лицу его:

– На ладонь мою смотри, Иоганн. Сюда, следи за ней.

А тот дурень даже и не спросил, зачем ему за её ладонью следить.

Агнес перед лицом его провела ладонью пару раз туда и сюда.

– Следи Иоганн, следи,– говорит она, а в голосе железо приказа, твёрдость не женская.– За пальцами следи.

Стражник за её пальцами глазами водит, старается, и ничего не понимает.

А Агнес, как момента какого ждала, а когда поняла, что готово, тут же, двумя перстами его в лоб и толкнула:

– Спи Иоганн, оставь заботы, забудь обо всём.

Так толкнула, что голова его откинулась, и замер он на секунду с откинутой головой, словно в небе разглядывал что-то.

А потом голову опустил, поглядел на девицу удивлённо, и уронил плохую свою алебарду на траву, обмякнув, сполз с колоды, уселся у места своего наземь и замер. Но глаза не закрыл, а стал в траве, что-то рассматривать. Голову низко наклонил.

Спроси кто у Агнес в этот момент, как она так смогла стражника утихомирить, откуда дар у неё такой, девушка бы и не ответила.

Не знала она, откуда эта сила в ней взялась, просто, когда карета встала у виселиц, как висельника она увидела, так знала уже, что делать будет.

И висельник, и Максимилиан смотрели на неё, мужик с восхищением, а юноша замер от удивления и страха. Рот открыв. Это было приятно ей. Особенно, что Максимилиан так смотрит на неё. Агнес и говорит ему:

– Что рот-то раззявил, найди у стражника ключ, отопри колодки, выпусти человека.

– Не слышали вы что ли?– Отвечает он ей.– Душегуб это. Вешать его нужно.

А она смотрит на него с упрёком и ухмылкой, и спрашивает:

– А ты сам не душегуб?

Обомлел Максимилиан, побледнел, вспомнил он ночь в тюрьме Хоккенхайма, стоит, застыл и понять не может, откуда она про то знает, её же не было там.

А она и не заныла ничего, просто угадала, угадывать тайны людские направилось ей.

– Так душегуб ты или нет?– Спрашивает девушка улыбаясь.

А сама уже всё знает по лицу его. И машет на него рукой:

– Не дождёшься тебя,– говорит ему девица с досадой, садясь возле стражника,– ни в чём от тебя прока нет. Никудышный.

Находит ключи от колодок в его кошельке, быстро идёт и отпирает колодки, приговаривая:

– Торопиться нам надо, скоро люд здесь будет.

Мужик еле встал, распрямился, руки растирает, головой вертит.

А сам идёт к стражнику, склоняется над ним, и с пояса его нож вытаскивает.

Агнес только на Максимилиана поглядела, как взгляд юноши увидела и руку его на рукояти кинжала, так крикнула мужику:

– Не смей!

Мальчишка-то пылок был, он мог на висельника и кинуться, хоть висельник в два раза его шире, но Максимилиан целыми днями с оружием упражнялся. Ещё неизвестно чья бы взяла. И поэтому Агнес повторила твёрдо, пока мужик ещё не сделал дела:

– Не смей! Ко мне ступай!

Мужик тут же пошёл к ней.

– На колени встань!

Тот сразу повиновался, не раздумывая.

– Имя своё скажи!– Сказал она, и протянула ему руку к лицу.

– Игнатий Вальковский меня зовут, госпожа.

– Целуй руку, Игнатий, ибо до конца дней своих поклялся мне быть слугой.

Игнатий сунул себе нож подмышку, огромными своими чёрными руками взял белую руку своей госпожи и поднёс к губам.

– Раб я ваш на век,– сказал он и едва прикоснулся к белой коже, чтоб щетиной не царапать её.

– Не забывай клятву свою, забудешь, проклят будешь,– сказал она.– Всё, ехать нужно. Садись на козлы.

И пошла к карете.

– Госпожа, только в Мален мне ехать не резон.– Шёл за ней следом Игнатий.

– Так поедем в Хоккенхайм, если ночи не боишься?– Сказала она, садясь в карету, причём у Максимилиана не попросив руки.

– Так ночь – моё время, – оскалился Игнатий, забрал грубо из руки юноши хлыст и полез на козлы.

А Агнес глянула на Максимилиана из окна кареты и произнесла, губу нижнюю выпятив:

– К господину ступай, увалень никчёмный.

Щёлкнул хлыст, и уставшие кони почувствовали опытную руку. Карета тронулась, и стала отворачивать от города. И быстро поехала вдаль. А Максимилиан стоял на обочине, он остался один, и к вечеру, и без коня, и почти без денег, с разодранными щеками и погрызенными губами, вдали от своих людей и господина. Но он был несказанно рад, и благодарил небо, что, наконец, распрощался с госпожой Агнес. Век бы её больше не видать.

А потом, он поглядел на приближающуюся телегу с мужиками, на стражника, что сидел у колоды на траве, и пошёл прочь побыстрее. И толи от спешки, толи от глупости не пошёл он в город, где мог бы переночевать, а пошёл на юг, обратно в Эшбахт.

Сыч собрал хворост. Велено протопить камин, ну, значит, будет топить. Волков сидел мрачный у обоза и глядел, как солдаты Рене ставят ему платку. Дома, в Ланне, у него шатёр прекрасный был, но не в Ланн же за ним ехать. Ничего, поживёт в палатке, пока сырость и вонь из дома не выветрятся. Пока Ёган крышу не покроет, пока мебель не привезут, пока стёкла не вставят, пока… Пока… Пока…

«Вот тебе и лен в прокорм, – в который раз думал он, раздражаясь,– вот тебе и награда, от добрых сеньоров. Лживые люди, служить им – глупость, верить ещё большая глупость, особенно барону».