Татьяна Мастрюкова - Болотница

Немного поколебавшись, фигура тихо прошла в сторону заброшенного колодца. Я ждала, что сейчас она споткнётся о крышку и упадёт, но этого не произошло. Существо в мамином обличье прошло прямо поверх колодца, не оступившись, постояло секунду на крышке, будто раздумывая, и вдоль кустов продолжило идти дальше, к задней калитке, выходящей в лес.

Если мама сейчас уйдёт в лес, ночью, в темноте, в этом смешном сарафане, её искусают комары, клещи, она поранится, пропадёт!

Мне очень хотелось позвать её, остановить. И было очень страшно, если она услышит меня, откликнется, повернёт обратно.

Вот она подошла к калитке. Я подумала, что она не сможет откинуть заедающий крючок, но потом вспомнила, что мы же сами оставили калитку незапертой. Как нарочно!

Она толкнула неожиданно громко скрипнувшую калитку и уверенно двинулась по тропинке в лес. С верхушки яблони я ещё несколько минут могла видеть, как светлый сарафан мелькает среди деревьев и кустов, пока тьма окончательно не поглотила его.

– Мама! Мама! – не выдержав, что есть мочи закричала я и, наконец, громко заплакала и не могла остановиться.

Ветер зашелестел листьями деревьев, где-то очень далеко вскрикнула сова. Никто не откликнулся. Даже собаки не залаяли. Как могут не залаять деревенские собаки? Вернее, одна деревенская собака. Всё время я забываю.

Время тянулось невыносимо медленно.

Мама не вернулась.

Я просидела на дереве всю ночь. Иногда дремала, но любой шорох, любое жужжание мелкой мошки тут же приводило меня в себя, и всякий раз меня будто окатывало ледяной водой, и несколько секунд я не могла сделать вдох, как парализованная ужасом.

Едва рассвело, я с опаской спустилась вниз и, оглядываясь на каждом шагу, прокралась к калитке. Она была распахнута настежь, трава уже покрылась росой и выглядела совершенно нетронутой. Невозможно было определить, куда пошёл и ходил ли здесь кто-то вообще. С усилием потянув на себя, я захлопнула калитку и кулаком била, не обращая внимание на боль, по ржавому крючку, пока не удалось его опустить в пазуху.

Потом что есть духу побежала к дому.

Входная дверь была распахнута, и это тоже меня напугало.

Тогда меня озарило, я сбегала в сарайчик и вернулась оттуда с ломом наперевес. Было тяжело, но зато теперь у меня было оружие, и я могла защитить себя, по крайней мере от кого-то материального.

Комнаты были пусты. Все вещи на своих местах. Я поискала мамин мобильник, но нашла только подключённую к розетке зарядку. Наверное, телефон так и остался в кармане маминого крестьянского сарафана.

Первым делом я проверила, закрыты ли окна. Только в маминой спальне сквозняк по-прежнему шевелил тюль. Надёжно заперев окно, я подошла к родительской кровати. Подушка ещё хранила очертания маминой головы, простыни были характерно смяты. Глаза снова заволокли слёзы, и я ничком бухнулась на кровать, чтобы хоть как-то, хоть запахом вернуть частичку мамы.

И тут же подскочила как ужаленная. На меня внезапно явственно пахнуло плесенью и тиной, а не маминым кремом или кондиционером для белья. Как в погреб сунулась.

Я хотела немедленно бежать обратно на яблоню, но в животе вдруг громко заурчало и стало как-то невыносимо голодно. Быстро открыв холодильник и прислонив лом к дверце, я принялась запихивать в рот колбасу и сыр, наспех запила холодным вчерашним чаем и помчалась (хотя и не так быстро, потому что лом мешал) в «Филиал Apple». При мысли о том, что это название придумала мама, у меня снова покатились слёзы.

Пока я шла к интернет-яблоне, на меня опять потянуло плесневелой водой. Резко обернувшись в сторону запаха, готовая бежать прочь, я ничего не увидела. Но там был колодец. Неужели крышку сдвинули? Это невозможно! Даже папе пришлось прилагать усилия, чтобы чуть-чуть приоткрыть колодец.

Приподняв лом, я крадучись подошла к заброшенному колодцу. Крышка прочно лежала на своём месте. Ничто не указывало на то, что кто-то был здесь ночью. Трава, которую приминал папа, уже давным-давно расправилась, и колодец снова был надёжно скрыт от непосвящённого глаза.

Всё же я подошла ещё ближе и осторожно ногой постучала по деревянному кругу. Удивительно, что на вид такая трухлявая, крышка на деле была очень-очень прочной, будто не из дерева сделана, а из железа. И точно такая же холодная была: стоявшая уже столько дней жара никак не нагрела дерево, и даже сквозь подошву резинового тапочка я чувствовала ледяное дуновение, будто в холодильник наступила. Я постучала по крышке теперь и ломом. Раздался глухой звук, и больше ничего. Непонятно только, откуда шла вонь. Чтобы выяснить это, нужно было бы опуститься перед колодцем на колени и нагнуться к самой крышке носом. Наверное, мама так и делала. Поэтому я не стала повторять за ней.

Затаскивать лом на дерево оказалось ужасно неудобно, но я всё равно побоялась расставаться с ним. Приладив лом между веток и поймав сеть, я набрала мамин номер. Пара гудков – и обрыв связи, тишина. Я попробовала ещё раз, но теперь абонент был недоступен.

Папе звонить было ещё рано, и я решила ещё раз исследовать дом.

Но сначала я нарезала себе бутербродов и разогрела чай. Ела, не чувствуя вкуса, просматривала фотографии на телефоне, где были папа и мама, смотрела на мамин стул и опять плакала. Я чувствовала себя очень одиноко и хотела, чтобы вернулась мама. И боялась, что она вернётся, а это не она … Поэтому всё время глядела в окно кухни на калитку, ведущую в лес. А фотки, где мама в лесу изображала привидение, пролистывала.

Что-то изменилось в доме. Сначала я думала, что стало просто слишком тихо, но потом посмотрела на стул, на котором вчера сидела странная мама, и вдруг поняла. Запах! Больше не пахло ни плесенью, ни болотом.

На кухне заработал холодильник. Но его привычный гул был каким-то успокаивающим в своей обыденности.

В окна лилось солнце, что меня немного приободрило. Поколебавшись, я оставила дома лом, а из сарайчика притащила стремянку. Папа уже использовал её, когда устраивал мне домик на яблоне.

Сарайчик, хотя и был старым, из источенных временем и непогодой досок, весь в щелях, но не выглядел пугающим. Наверное, из-за своих маленьких размеров: в него едва помещались кое-какие инструменты, пара ящиков, какая-то тачка, и, собственно, стремянка. В этой сараюшке даже спрятаться было негде. И спрятать что-то крупное тоже.

Я очень надеялась найти что-то полезное на чердаке. Какую-то подсказку, может быть. Мысль об этом позволяла мне отвлечься от других, кошмарных воспоминаний.

Лезть наверх было страшно. Во-первых, высоко, а стремянка как-то подозрительно шаталась. Во-вторых, я не могла отогнать назойливую мыль, что если вдруг какой-то недоброжелатель (я боялась думать, что это будет даже не человек вовсе) утащит стремянку, пока я буду на чердаке, то назад я уже никак не спущусь.