Кэтрин Блэр - Манящая тень [litres]

Тишина.

Не знаю, что сказать. «Прости, что вытащила манекена из твоего подсознания, и мне очень жаль, что он оказался живым. А еще мне жаль, что все слышали, как ты визжал на семь октав выше своего нормального голоса».

Не-а. Лучше-ка я посижу молча.

– В тот вечер, когда ты впервые пришла сюда, я был вне себя от счастья, – говорит он.

Я застываю. Затем спрашиваю охрипшим от сна голосом:

– Почему?

– Я видел, как он на тебя смотрит. И на секунду подумал… – Дункан затихает.

Я хочу умолять его продолжить, но вместо этого закусываю щеку. Это не поможет. Только навредит.

– Знаешь, на самом деле я уже редко вспоминаю о той ночи в магазине, – он закидывает руки на колени. – Поэтому я так удивился, увидев ту штуку.

– Прости, Дункан, – выпаливаю я, и мне становится легче.

С тех пор как я поднялась наверх, мое чувство вины только возрастало. Я наглым образом выдернула из него то, что никак меня не касалось. Просто потому, что разозлилась.

Он качает головой.

– Идея, конечно, была идиотская. Но я тебя прощаю.

Я удивленно смотрю на него – ему так легко далось это прощение.

Он молчит какое-то время.

– Я знал одну из вас. Мы вместе служили. Но она никому не рассказывала о своих способностях, кроме меня. Она умерла неподалеку от Мосула пятнадцать лет назад.

И вот так просто я чувствую зверский голод. Меня душат вопросы. Он знал другую предвестницу? У меня был отец, но это другое. Его выпотрошили.

Я никогда не встречала предвестника с силами.

– Как… кем она была? Какой она была?

– Она была одной из лучших женщин, которых я когда-либо встречал, – искренне отвечает Дункан. – У нее был интересный взгляд на страх. Она использовала его в драках. Считала, что на самом деле он может быть прекрасен, что страх – это отражение твоей глубочайшей любви. К примеру… – слова даются ему с трудом. – К примеру, манекены. Знаешь, почему они так пугали меня в детстве?

Я мотаю головой.

– Потому что я был один. Я бегал по магазину, единственным звуком был скрип моей обуви на чистом полу. Моя семья была бедной. Я жаждал того, что видел в витринах магазинов. Жаждал стать членом элиты, которая могла себе позволить эти вещи. Но в ту ночь, в окружении прекрасных вещей, стоивших тысячи долларов, я все равно был одинок. И в тот момент, будучи семилетним мальчишкой, я понял, как сильно люблю свою семью и как мало имеют значения материальные вещи. Как сильно я хочу услышать голос сестры или наблюдать, как братья крадутся ко мне в комнату, чтобы украсть игрушечные фигурки солдатиков, пока думают, что я сплю.

Он будто говорит на незнакомом языке, его слова как бальзам на мою израненную душу. Я так долго считала себя своеобразным зловещим фокусником для вечеринок – в стиле извращенного Дориана Грея, – что мысль, будто я могу привнести что-то в жизнь людей, вместо того чтобы просто показывать им скрытые, клыкастые части их самих, кажется мне непонятной.

– Но я спустился не для того, чтобы требовать от тебя извинений, а чтобы самому извиниться.

Я удивленно поворачиваюсь. Что?!

– Я вел себя холодно по отношению к тебе с тех пор, как ты согласилась участвовать в турнире ради Сэма. До сегодняшнего вечера я не задумывался всерьез, почему ты это делаешь. Пока не увидел манекена и не вспомнил о той ночи в магазине.

Дункан поднимает взгляд к луне.

– Я редко вижусь с семьей. Оба моих брата погибли, находясь в других странах. Сестра и родители… они по-разному справились со своим горем. Мы разбежались. Но эти люди? Сэм, Векс и Рой? Эбигейл? Теперь они моя семья. И я сделаю что угодно, чтобы защитить их.

– Знаю.

Ведь это несомненно правда.

– И если бы я считал, что вернуть Элизу – хорошая идея, я бы сам согласился бороться за Сэма. Я бы рискнул своей жизнью ради этого. Я бы отдал ее ради него.

Я замираю. Не хочу этого слышать. Хочу. Не хочу. Хочу.

– Почему ты не считаешь это хорошей идеей? – тихо спрашиваю я.

– Не пойми меня превратно. Элиза была прекрасным человеком. Внимательной, сострадательной. Боже, как же она любила Сэма. Но именно поэтому я и думаю, что она не захотела бы вернуться.

Я смотрю на Дункана, пытаясь понять.

– Что?

Он показывает на стихотворение на стене.

– «Непокоренный». Это было ее любимое стихотворение. Мое тоже, кстати говоря. Это Элиза написала его на моей стене. Без спроса, между прочим. – В его голосе слышится улыбка, несмотря на попытки говорить с осуждением.

Мой взгляд проходится по словам, хотя я так часто на них смотрела, что они уже выжжены в моем разуме.

– «Ударит пусть судьба сама. Ей не сломить мой дух непокоренный». Разве это не значит, что нам стоит все исправить?

– Там не сказано, что ты – властелин времени. Или смерти. Любого, кто так считает, ждет жестокое озарение. Нет. Там говорится, что мы властелины только собственной судьбы. И пусть это может показаться очень… самонадеянным? На самом деле тут речь о смирении. Ты ничего не контролируешь, кроме самого себя.

– Так ты считаешь, что существует какое-то предназначение? – спрашиваю я, рассматривая слова на стене. У нее был прекрасный почерк. Даже на кирпиче надпись выведена изящным почерком.

Дункан кивает и показывает татуировку на своем предплечье – крест, окруженный цветами.

– Как и Элиза. Она верила в судьбу. В Бога. Называй как хочешь – Высшая Сила. Элиза с Сэмом торчали ночи напролет на этом диване, – он показывает на ветхий диван в противоположной части зала, – и спорили на эту тему. Она считала, что у всего есть причина. Я знаю, каково сидеть в комнате ожидания и чувствовать себя абсолютно бессильным. Когда умерла моя жена… – Дункан запинается, и я не смею пошевелиться. – Я помню, какая меня охватила паника, пока я ждал там и знал, что ничего не могу сделать, чтобы исправить ситуацию. Я знаю, каково стоять над гробом и переполняться яростью, которую некуда выплеснуть. Некуда спрятать, чтобы перестать ее чувствовать. Все, что я мог, это жить с ней – и от этого понимания становилось только хуже. Но это мы и делаем. Живем дальше, пускай нам и сложно.

– Это полная противоположность мотивационной речи, Дункан, – шепчу я, наконец поворачиваясь к нему. Он улыбается, в его темных глазах отражается лунный свет.

– Мы не должны делать то, что предлагает нам турнир, Веспер. Мы не должны ничего исправлять. У этого Анании куда более корыстные цели, чем просто выгодное деловое предприятие. Он хочет, чтобы люди считали аномалов властелинами мира… но мы ими не являемся. Мы властелины своей жизни – не более.

Я закрываю глаза и вспоминаю ванильные свечи, которые зажигала мама перед чтением Библии. Представляю Кармен, примеряющую мои платья, и Айрис, одалживающую мои книги.