Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

В оронье р аспыляет е дкий м ертвецкий я д, у душает, ш елестит л оснящимся о перением – и складывается наконец в цельную мысль, и мысль эта: «Время ушло».

– Не тяни простынь, – произносит кто-то в сердцевине мозга. – Там ничего и никого нет…

Лука вздрагивает и ничего не отвечает.

Из тени под окном, вытягивая за собой черные жилы, выскакивает птица и цепляется за изголовье кровати.

– Ну, лети ко мне, – слышит обувщик собственный голос, хотя ему кажется, будто он ничего не говорит. – Лети, моя хорошая, давай…

Он собирает с пола черную пыль, просочившуюся сквозь неплотную раму, протягивает этот корм ночной гостье. Птица глядит недоверчиво, затем вдруг выдавливает из своего горла какой-то противоестественный звук, вроде звона битого стекла, раскрывает крылья наподобие оконных ставен, срывается с места и с силой клюет протянутую ладонь, измазанную в угольной крошке. Лука отстраняется назад и от страха жмурится.

Когда он открывает глаза – птицы больше не существует. Незримого тела на койке – тоже.

Ладонь в нескольких местах глубоко проклевана. Из ран вырастают спелые ягоды крови.

В беспамятстве обувщик отрывает от простыни длинную полоску ткани и перетягивает ею руку. Ткань промокает насквозь, тут же становится красной.

Несколько капель крови упали на пол и уже стали обрастать запекшейся пленочкой. Лука медленно наклоняется, внимательно их осматривает. А капельки отращивает крошечные лапки, обращаются алыми насекомыми вроде напившихся клопов и бегут в сторону выхода. Как ручеек из-под туши животного.

Лука ловит одного жучка, с омерзением давит его и видит, как по пальцам стекает прозрачный сок. В воздухе распространяется запах гнили и влаги.

– Что же это такое? – спрашивает обувщик, обращаясь то ли к пустоте, то ли к назойливому своему спутнику.

– Стоячая вода, – отвечает кто-то из них. – Она всегда там, где болота.

Где-то совсем близко раздается хруст. Сухой и тревожный, будто ветка сломалась, спугнув безмолвие вечернего леса.

Лука глядит себе под ноги и действительно видит эту ветку. А еще мертвую траву в ледяной корке. Под одежду вторгается жуткий холод, как от стены, но еще крепче, а обстановка комнаты распадается на куски, и Лука обнаруживает себя в окружении деревьев – в чаще леса, севернее старого грачевника.

Он не знает, как добрался сюда. Для него весь путь через селение – это лишь взмах век, разделивший во времени стайку алых насекомых и пугающий хруст ветки.

Прямо перед ним темно-зеленым полотном расстилается вода. Красная тряпка на руке насквозь пропиталась кровью, и кровь с мерным звуком капает вниз, опускается на самое дно лужи и там становится амарантовыми бусинами.

– Этот цвет, – шепчет Лука. – Неужели?..

На той стороне заболоченного участка мелькает тень. Обувщик вглядывается в сумрак и видит девушку во флисовой курточке.

– Лиза! – зовет он, разом позабыв, что девушка давно умерла.

– Это не Лиза, – мягко говорит чужеродный голос в голове, и тень растворяется.

Лука тяжело сглатывает, задирает голову вверх. Небо над ним – густо-синее, с вкраплениями лилового зарева на востоке. Зарево постепенно зарывается под землю. Сверху сыпется черный песок и становится ночью. Тьма окружает.

Глаза долго привыкают к ней, но вскоре удается различить мохнатые лапы сосен и голые скелеты лиственных.

И опять на той стороне плывет в воздухе какая-то тень. Теперь это не девушка, а хмурый долговязый юноша с петлей на шее.

Лука плачет.

– Илюша! – зовет он. – Неужели ты снова? Ты ведь уже…

«Умирал», – додумал обувщик про себя. Илья смотрит на отца, улыбается ему приветливо, но вновь звучит в голове настойчивый голос, и звуки его вновь заставляют призрака исчезнуть.

– Это не Илюша.

Деревья кругом гудят и трепещут, ветер путается в их ветвях и воет, как побитая собака. А голос тихо-тихо продолжает:

– Он выдает себя за других. Он примеряет личины ваших мертвецов, чтобы быть признанным, и собирает урожай со всех окрестных кладбищ и болот. Он – туман, что стелется в предрассветной мгле.

Еще сильнее бушует ветер, и слышно, как ломаются кости деревьев.

– Лицо его – лица усопших. И кровь его – гнилая вода подземных труб. И тело его – черный песок, расползающийся по земле.

А ветер поет, поет погребальную песню на струнах деревьев, и вот уже ветошь и грачиные гнезда срываются вниз.

– Он – тень, проскользнувшая по стене без предмета. Он прячется по уголкам глаз, оставаясь замеченным, но не увиденным.

Ветер нещадно хлещет Луку и гонит его обратно в селение. И видит Лука громаду завода, пожирающую землю. Из тела завода торчат три отростка, выдыхающие дым, а кожа его – перья и пепел. И эти перья и пепел отрываются от поверхности, собираются в тугой прожорливый ком, наползают на поселок и опутывают ближайший дом. Пожирают его, подобно термитам, вгрызаются в бревна и мгновенно обращают их щепками.

Разъезжаются дырявые стены, заваливается набок крыша.

Лука силится не моргнуть – он знает, насколько быстро мрак поглощает предметы. Поверхность глаз стекленеет, покрывается слезливой пеленой, а вдали мелькают радужные блики и кольца – слезы преломляют свет, идущий от туловища завода.

Веки вскоре опускаются сами собой, мир гаснет.

Лука слышит свое дыхание.

И чье-то еще.

Маленькое оконце в кухне заходило в раме ходуном, запело вибрато. На втором этаже что-то громко стукнуло.

– Как ветер-то разбушевался, – сказал Радлов и устало вздохнул.

Он сидел за кухонным столом, сгорбившись и превратившись в покатую гору, и прислушивался к звукам с улицы. Тамара суетилась вокруг, была то тут, то там: мыла посуду, раскладывала ее по местам, следила за тем, как покрывается корочкой ужин в духовке.

– За февраль отыгрывается, – ответила она со смешком. – В феврале особо ветров не было. Вся погода наперекосяк.

– Ясное дело, экология-то ни к черту…

Тома звякнула помытой тарелкой, закидывая ее в сушилку, перекрыла воду, села напротив мужа и спросила с какой-то настороженностью в голосе:

– Петь, скажи мне честно: ты, когда сам хотел завод организовать, знал, что к этому приведет? Что снег черный пойдет, что от дыма станет невозможно дышать… знал?

– Нет, – убежденно отозвался Радлов. – Я планировал маленький медеплавильный цех с хорошей очисткой на всех этапах. Вреда бы почти не было. А эти… то ли оборудование у них древнее, то ли просто всем плевать.

– Хорошо. Это правда хорошо, – женщина улыбнулась едва заметно, одними уголками рта, и вдруг вспомнила о другом: – Кстати, ты чего Луку не привел? Плохо ему там, поди. Наверное, как утром сбежал от нас, так и не ел ничего.