Макс Старк - По ту сторону изгороди

Пока Антон возвращал его в домик, пальцы нащупали плотный предмет, спрятанный в левой щеке.

– Нашел что-то под кроватью? – Антон вертел аквариум перед лицом, наблюдая за Хвичей. Ждал пока тот вытащит припрятанное. Как бы не слопал какую гадость.

Долго ждать не пришлось, Хвича сел в угол и лапками вытолкал красный леденец. У Антон мигом похолодели ступни и пальцы на руках, а в голове кольнуло, будто бы кровь резко отхлынула от конечностей и ударила в голову. Антон поставил аквариум на пол и чуть отошел. Он не чувствовал запах леденца, комната пропиталась пыльной улицей и автомобилями, но знал, что тот пахнет ванилью и корицей. Мысль, что леденец мог попросту упасть, закатиться за кровать еще при жизни деда, почему-то пришла последней. Сперва он подумал о пуговичном человеке. Антон медленно наклонился, заглянул под кровать деда. Ему подумалось, что коробки стоят слишком близко к краю кровати, что их можно было затолкать глубже. А еще ему показалось, что под кроватью кто-то был и этот кто-то смотрел на него через щели между коробок.

Антон подумал: «Если это пуговичный человек, то почему он пришел ко мне, ведь не я украл глаз». И тут же пришла вторая мысль: «А что если он уже был у Сашки?»

Открылась дверь. От неожиданности Антон подпрыгнул, а в груди больно сдавило, словно какая-то невидимая сила сжала сердце. Он обернулся, на пороге стояла тетя Таня в зеленом фартуке.

– Убрал в клетке?

Антон кивнул.

– А под кроватями помыл?

Антон покачал головой.

– Ну а чего ждем? Второго пришествия? Живо взял тряпку и залез под кровать.

Она смотрела на него как коршун на мышонка, брови сведены, а глаза прищурены. Расслабься, отвернись и она прыгнет, вцепится когтями и разорвет.

Антон не торопясь поднял тряпку и медленно опустил в таз.

– Живее давай!

Антон залез под кровать деда, растолкал коробки и убедился, что за ними не прячется пуговичный человек. Все еще находясь под кроватью, обернулся. Тетя Таня ушла и закрыла дверь. Антона вновь обуял страх, он решил, что его специально заманили в лапы пуговичного человека. Вот он сейчас обернется, а там будет изрытое морщинами лицо с пуговицами вместо глаз. Он схватит Антона за руку и утащит в подвал заброшенного дома у разрушенного пуговичного завода. Антон зажмурил глаза и ползком попятился. Как только левая нога коснулась ножки табурета, он поднялся, открыл глаза, взял таз и вышел в зал.

Дядя Миша лежал на диване, в руке полупустая бутылка, а по телевизору второсортный боевик, снятый как раз для таких тупиц. Свободная рука лежала на лбу, придавая дяди Миши вид какой-нибудь статуи мыслителя, времен античной Греции. У стороннего человека могло появиться ложное представление об умственных данных дяди Миши. Кто-нибудь, глядя на него в этот момент, мог с восхищением подумать: «лежит и размышляет». Но стоило ему открыть рот, как становилось понятно: руку положил на лоб чтобы почесать голову и забыл про неё. Именно про таких придумали высказывание: «голова нужна чтобы в нее есть».

Вода в тазу черней Настиной души, а на тряпку намотались длинные волосы и шерсть кошки. Подвинул стоявший рядом табурет к двери в Настину комнату. Таз поднял над табуретом и силой опустил. Раздался гулкий звон и всплеск воды. От удара вода будто бы сжалась в центре таза, поднялась цилиндром и плеснула на пол. Антон замер, с опаской огляделся, словно затравленный зверь, высматривающий охотника. Никто не увидел его выходки, Настя все еще мыла окно в своей комнате, а дядя Миша спокойно глядел в телевизор.

Упал на колени и энергично замахал тряпкой. Он хотел поскорей закончить, чтобы надолго не оставаться в компании дяди Миши. Болтун Мишка, – как его называл дед, – мог часами рассказывать о тренажерном зале, который он посещал в годы своей юности и о бандитах, с коими ему довелось вместе качать одну штангу. От одной бутылки он оставался спокойным и молчаливым, но стоило выпить вторую, как просыпался болтун. После третьей бутылки к болтуну присоединялся воспитатель. Он доставал из шкафа зеленые корочки младшего воспитателя, полученные еще в школьные годы и, тряся ими, доказывал окружающим, что только он может сделать из Антона человека. Ну а если выпьет больше, то в дело вступал боевик, махающий кулаками, демонстрирующий мышцы и затевающий споры, которые можно решить только силой.

Беда в том, что Антон не знал какую по счету бутылку сосал дядя Миша, а потому он мыл пол подальше от дивана, стараясь не попадаться на глаза. Если он пробыл на диване всю ночь, после разговора с Антоном, то вполне мог уже нахлебаться до последней стадии своего алкогольного развития. Он мысленно провел черту, разделил комнату на ту часть, где можно безопасно убираться и ту, где стоял диван и телевизор. Выкладывался по полной: мыл под шкафами, под тумбами и письменным столиком. Выгреб пригоршню пыли, даже нашел кошачье дерьмо, от которого несло последнюю неделю. А пока убирался косился на бутылку, зажатую в правой руке и медленно выскальзывающую из пальцев.

Произошло это внезапно. Антон надеялся, что успеет закончить и уйти из зала до того, как бутылка со звоном упадет, и призовет тетю Таню с Настей, словно церковный колокол, собирающий прихожан. В уме он рассчитал, что бутылка должна упасть не раньше, чем через пять минут после его ухода, это при условии, что скорость выскальзывания бутылки не измениться. И она не менялась до самого падения. Вот только Антон не учел в своих расчетах храп, начавшийся так не вовремя. Грудь болтуна Мишки вздымалась как парус в ненастье, дрожала, колыхалась, и передавала волнения в руку. Пальцы разжались, и бутылка полетела на пол.

Она упала на пепельницу, доверху набитую окурками, перевернула её и покатилась к батарее. Черный пепел рассыпался по полу, навеивая мысли о недавнем извержении вулкана, окурки походили на скрюченных людей, заваленных смертоносной лавой. Бутылка кувыркалась, выплескивала из горла пену, по запаху не отличающуюся от котиной мочи, натыкалась на торчащие в полу шляпки гвоздей, подпрыгивала словно сани бобслеиста и с гулким звоном приземлялась.

На шум выбежала Настя. Она до того перепугалась, что зрачки в выпученных глазах носились словно бильярдные шары по столу. С открытым ртом она смотрела то на Антона, то на своего отца, поднимающегося с дивана, то на бутылку неподвижно лежащую у батареи и исторгающую последние капли белой, вонючей пены. Она видела все, за исключением того, что стояло у нее перед носом. Подняла руки, сжала кулаки и, угрожающе выдавив бледными, дрожащими губами: «Ну, Антон, держись!», сделала шаг и наткнулась на табурет с тазом.

Перед тем, как черная волна залила пол, сметая на пути пепел и скрюченные окурки, Антон услышал беспомощный, растерянный писк Насти. Страх и ожидание неминуемой расправы будто бы ушли на второй план, он смотрел на падение Насти, ее неуклюжие попытки подняться, на вымоченное платье и ликовал, словно болельщик команды, забившей первый гол за последние пять лет. Нет, он не кричал торжествующе и не выплясывал, празднуя маленькую победу, руки все еще были опущены, а ноги бездвижно стояли в воде, и лишь легкая улыбка и блеск в глазах выдавали внутреннее ликование.