Бентли Литтл - Университет [litres]

Она помахала ему в ответ и выехала на Империал в сторону скоростной трассы.

Было уже поздно, машин мало, но на 55-й шел ремонт, и прошел почти час, пока Фэйт свернула на Семнадцатую.

Чем ближе она подъезжала, тем большую тяжесть ощущала, и ей захотелось, чтобы библиотека работала двадцать четыре часа в сутки и чтобы она могла позволить себе жить в одном из общежитий.

Ей захотелось никогда больше не появляться дома.

Фэйт проехала мимо мясной лавки Бада. Ночь уже наступила, но все равно был виден смог – едва заметная дымка, сквозь которую светили оранжево-желтые фонари, делавшие окрестности крупнозернистыми, как фотография, увеличенная со слишком маленького оригинала. На тротуаре банда подростков, одетых в одинаковые синие ветровки, приставала к паре, пытающейся сесть в машину.

Боже, как же она ненавидит возвращаться сюда…

Они опять ругались, Кит и их мать. Фэйт услышала крики и злые голоса, едва подъехав к дому и выбравшись из машины, но слов разобрать не смогла. Из соседнего дома доносилась ругань на испанском языке, а из открытых окон нескольких других домов неслись звуки слишком громко работающих телевизоров. На мгновение ей захотелось вернуться в машину, уехать отсюда и никогда больше не возвращаться. Уехать на восток и пользоваться карточками на бензин, принадлежащими ее матери, пока та их не заблокирует, а потом найти работу официантки или какую-нибудь еще в небольшом городке на Среднем Западе, с белеными оградами и счастливыми жителями, прекрасно ладящими между собой…

Реальность напомнила о себе звуком разбившегося стекла, и она заторопилась по ступенькам, чтобы увидеть, что же происходит.

Кит стоял в дверях кухни, с красным от злобы лицом; на плиточном полу у его ног разлилась лужа молока, в которой валялся разбитый стакан. Мать, очевидно, сидела на диване, но сейчас она встала и орала:

– Я не позволю так разговаривать со мной в моем собственном доме!

Кит специально говорил мягким и даже вкрадчивым голосом.

– Да неужели, ма? Ты это серьезно?

– Хватит, – сказала Фэйт, вставая между ними. – Вас слышно на улице.

– А мне наплевать! – взвизгнула мать.

– Что случилось? – поинтересовалась Фэйт.

– Я вернулся домой, а она здесь сосет у какого-то мужика!

– Ты не смеешь так со мной разговаривать!

– То есть делать ты это можешь, а говорить я не могу, да?

Фэйт стало нехорошо. Она хотела оставаться беспристрастной, хотела ни во что не ввязываться, просто намеревалась охладить пыл Кита и матери – но мгновенно встала на сторону брата. У этой женщины что, вообще нет мозгов? Она что, не знает, как вести себя в присутствии собственных детей? Разве не могла она делать эту гадость где-нибудь еще?

– Он сейчас в ванной, – сообщил Кит. – Смывает то, что она не допила.

– Убирайся из этого дома! – крикнула ему мать. – Это мой дом, и я не позволю здесь так разговаривать!

– Отлично, ма, просто отлично, – холодно улыбнулся Кит. – Если ты так хочешь. Я ухожу. – Он повернулся и прошел через кухню к боковой двери.

– Кит! – позвала Фэйт. – Вернись. Мы должны все это обсудить!

– Но только не с этой сукой!

– Проваливай! – кричала ее мать. – Неблагодарное дерьмо!

– Мам! – умоляюще произнесла Фэйт.

– И ты тоже катись к черту! – Мать плюхнулась на диван.

Она была на нем, когда Кит их застукал?

Или стояла на коленях перед этим мужиком?

Фэйт взглянула на мать. И почему она не умерла вместо папы? Тогда все было бы совсем по-другому…

И гораздо лучше.

Она знала, что такие мысли должны вызывать у нее чувство вины. Но они не вызывали. И это было правдой. Ей даже захотелось сказать это вслух, прокричать в лицо матери, но она знала, что сейчас этой женщине все по барабану.

Однако она это запомнит. И использует, когда эффект будет наиболее сильным.

Фэйт даже придумала свой ответ на ее возможные возражения: «Больно слышать правду, не так ли?»

– И чего ты вылупилась? – раздался голос матери. – Убирайся к себе. У меня гость.

«Шлюха», – подумала Фэйт, но ничего не сказала, а просто повернулась и пошла к себе.

Когда она проходила мимо, дверь в ванную открылась. У мужчины, который появился оттуда, вытирая руки об джинсы, был длинный светлый хвостик и тонкие усики.

– Ох уж эти семейные междоусобицы, – сказал он, улыбнувшись Фэйт.

Нет, это была не улыбка.

Это была похотливая гримаса.

Фэйт дошла до своей спальни, захлопнула дверь и заперла ее за собой.

Несмотря на то что наступили его приемные часы, ему не хотелось общаться со студентами о дополнительных баллах и академических отработках, поэтому Йен закрыл и запер дверь своего кабинета, откинулся на спинку своего кресла и задрал ноги на стол.

Он вовсе не ждал начала этого семестра. Даже без всех этих странностей и без того, что Хантер Томпсон [52] Хантер Стоктон Томпсон (1937–2005) – американский писатель и журналист, основатель гонзо-журналистики, наиболее известен как автор романа «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». назвал бы «дурным безумием», семестр сам по себе обещал быть достаточно жалким.

Хантер Томпсон…

Интересно, а сейчас студенты читают Хантера Томпсона? И читают ли они вообще? Эмерсон посмотрел на книжные полки и почесал растущую лысину на макушке. Кто для нынешнего поколения играет роль героя контркультуры? В его время это были Воннегут, Хайнлайн, Бротиган. «Бойня № 5», «Чужак в чужой стране», «Ловля форели в Америке». Несколько лет назад таковым являлся Дэвид Линч [53] Дэвид Кит Линч (р. 1946) – американский кинорежиссер, музыкант, сценарист, художник, фотограф; представитель американского независимого кинематографа. . Но разве все эти кинорежиссеры не слишком заумны для нынешнего, постлитературного поколения? Не стал ли просмотр фильмов слишком напоминать чтение – то есть тяжелую работу; не стали ли они слишком сложными для понимания?

«Маленькая девочка, большой осел».

Что, черт побери, с ним происходит?

Странность происходящего вокруг обязательно играет свою роль. Сюрреализм, присутствующий в кампусе с самого начала года, смешивается со всем и становится неотделим от его собственных проблем. И львиная доля этих ощущений, этого недомогания – результат его неудовлетворенности самим университетом и академической жизнью в нем, неудовлетворенности, которая стабильно растет последние несколько лет и теперь, возможно, достигла своего критического пика.

Но что еще ему остается?

Было время, когда, в период между выпуском из университета и получением места преподавателя, Йен год проработал в «Нортропе» в качестве технического редактора. Он видел, как живет другая половина человечества, и это ему не понравилось. Его коллеги были слишком заняты деталями своей работы и финансового благополучия, поэтому практически не уделяли внимания вопросам и проблемам, непосредственно влиявшим на их жизни, на само их существование. Многие были слишком заняты, чтобы задуматься о текущих событиях, и в то же время были абсолютно уверены в правильности своих верований и кандидатов, за которых они голосовали на выборах.