Кирстен Уайт - Падение Элизабет Франкенштейн [litres]

Благодаря его ненавязчивому мягкому присутствию в хижине было уютнее. Мне всегда становилось спокойнее, когда он был дома. Но одиночество не тяготило его, когда он отлучался, чтобы показаться на глаза жителям деревень в нескольких днях пути, в нашем же крошечном жилище он чувствовал себя не в своей тарелке.

Мы не возражали против его отлучек и убедились, что он это знает. Он должен был вернуться на следующий день, и мы собирались обсудить наш следующий шаг. Я буду скучать по этой воющей хижине. Но настало время принять решение, куда двигаться дальше.

– Знаешь, он действительно гений, – сказала Мэри.

– Кто?

Я положила рыбу на печь и снова задвинула ящик, прикрыв прорубь. Я приготовлю рыбу на ужин, когда Мэри вернется с припасами. Она принесет продукты и новости, если ей удастся что-нибудь узнать. До сих пор мы ничего не слышали о Викторе. Нами никто не интересовался. И, по счастью, свежих сплетен о череде убийств в Женеве или окрестностях тоже не было.

Мне хотелось думать, что так будет всегда. Мэри начала думать, что Виктор умер от ран или что мы перестарались в своем стремлении от него убежать. Она хотела вернуться в Санкт-Петербург и купить для нас троих дом где-нибудь на окраине. Обустроиться на одном месте. Может, Виктор найдет нас через месяц, или год, или не найдет никогда. На что надеялась я, я не знала. Знала только, что с тех пор, как мы приехали в Санкт-Петербург с Мэри и Адамом, я была… счастлива.

– Виктор. Гений, – сказала Мэри, разглаживая сбившийся мех. Она откинула полу шубы, под которой прятала его книги. – И при этом совершенно невыносим. Ты знала, что он тоже вел дневник? Он описывал события своей жизни, но опускал те части, где убивал людей, чтобы заполучить их тела. Он выставил себя героем. Думаю, он боится того, каким его запомнят, если кто-нибудь узнает, что он сделал, и хотел самостоятельно выбрать, что именно сохранить для истории. Ты – на случай, если тебе интересно, – безгрешный и прекрасный ангел во плоти, влюбленный в него без памяти.

– Не замечала за ним такой любви к литературному вымыслу.

– М-м, – протянула она. – А еще в вашу брачную ночь тебя убил Адам! Настоящая драма. После этого Виктора даже на какое-то время поместили в лечебницу – так велика была его скорбь.

– Самовлюбленный индюк , – прошипела я.

Мэри расхохоталась.

– Он определенно любит поговорить о себе. А еще тут масса описаний гор! Он прямо-таки очарован их величием.

– Тебе стоит сжечь его дневники.

– Это решать тебе, а не мне. Еще я изучила его труды. Он психически ненормален и убийца, но его ум… – Она умолкла, и на ее лице проскользнуло что-то, напоминающее восхищение. Она помотала головой, словно отбрасывая это чувство. – Если тебе станет от этого легче, я понимаю, почему ты думала о нем так хорошо и не замечала его истинной природы. Его ум потрясает воображение.

Я вздохнула.

– Я любила его не за ум, а за то, как он ко мне относился. Он ценил меня – единственный во всем мире. И я думала, что это делает меня особенной – то, что он любит только меня. Я должна была понять, что его неспособность любить кого-то еще значила лишь, что с ним что-то не так.

– О, Элизабет, моя славная грустная девочка, – жизнерадостно сказала Мэри. – Я считаю тебя особенной. А ведь я много кого люблю. Ну… какое-то количество людей… – Она помолчала. – По крайней мере, двоих. Да, я определенно люблю двух человек. Если считать Адама человеком, а мы, конечно же, считаем.

Я рассмеялась и неуклюже обняла ее необъятные меха.

– Возвращайся скорее.

Она поцеловала меня в щеку и надела снегоступы. Я вздохнула и приготовилась ко встрече со стихией, когда она потянулась к двери. Ветер ворвался внутрь, заметая в хижину снег. Резко похолодало. Мэри, согнувшись почти вдвое, пробилась против ветра на улицу и побрела по сугробам. Я с трудом захлопнула за ней дверь, с облегчением задвинула засов и подкинула дров в печь.

В тот день, ожидая возвращения друзей у теплой печи в хижине, освещенной мягким прохладным светом, я решила: мы больше не позволим Виктору решать, как нам жить. Мы убегали. Мы ждали. Теперь мы останемся на одном месте и позволим ему нас найти – или навсегда для него исчезнем. Мне неважно было, где мы окажемся, – главное, чтобы со мной была моя маленькая семья.

Мэри отчаянно колотила в дверь. Стук вырвал меня из дремы; я кинулась к двери и сняла засов. Дверь распахнулась с еще большей, чем обычно, силой, сбив меня с ног.

– Закрывай скорее! – закричала я, рукой заслоняя глаза от снега и бьющего с улицы ослепительного солнца.

Дверь закрылась, и я, опустив руку, увидела, что надо мной стоит Виктор.

– Ну здравствуй, жена.

Я брыкнула ногами, метя в ему голень, и поползла к столу. Виктор увернулся, обошел меня и пнул по рукам; я упала вниз лицом. Под кроватью у нас были пистолеты и ружья, но я не могла до них добраться. Я перекатилась на спину, чтобы видеть его.

В руке он держал пистолет. Он хорошо подготовился. Его темные волосы были спрятаны под запорошенной снегом меховой шапкой. Сколько времени он ждал снаружи, чтобы застать меня одну?

Все это время мы думали, что расставляем на него ловушку. А теперь в ловушке оказалась я.

Одна.

– Снаружи у меня собачья упряжка. Когда эта женщина узнает, что тебя нет, мы будем в милях отсюда. И мне известно, что чудовище находится от нас в полном дне пути и не догонит нас даже с его невероятной скоростью. – Он наклонился и улыбнулся мне, напомнив своим холодным властным взглядом отца. – Ты правда думала, что это сработает?

Я попятилась. Он наблюдал за мной, готовый к прыжку. Я остановилась, ударившись спиной о ящик. Бежать было некуда. Добраться до пистолетов я не успею. А если я попытаюсь сопротивляться, он наверняка снова вколет мне что-то, и я потеряю последний шанс на борьбу.

– Ты будешь рада узнать, что я наконец готов, – сказал он. – Было трудно, но ты не поймешь и не оценишь тех испытаний, через которые мне пришлось пройти. Все это время меня поддерживала мысль о том, какой благодарной ты будешь после своей перемены. И она же помогла мне простить тебя за неверие в мои силы.

– Я никогда не буду твоей, – сказала я глухо и неубедительно.

Он присел рядом со мной так, что наши глаза оказались на одном уровне. Я больше не притворялась, что принадлежу ему, и он тоже. Он раскрыл свою истинную сущность. Я как будто смотрела на портрет – плоское изображение без души и жизни. Неужели я действительно не замечала этого или же, как он сказал, просто предпочитала закрывать глаза?

– У тебя никогда не было иного пути. Представь, насколько хуже пришлось мне. Сколько мне пришлось выстрадать. И сколько из этих страданий причинила мне ты! – Его лицо исказилось, а пальцы сильнее сжались вокруг пистолета. Он вздохнул. – Но не стоит об этом. Нам нет смысла ссориться. Это твоя судьба, Элизабет Франкенштейн. Я никому не позволю отнять тебя – ни человеку, ни смерти, ни самому Богу.