Гело Никамрубис - Крики прошлого

— Мне вот интересно, долго ты еще собираешься здесь сидеть без дела? — наконец прозвучало в голове.

— Я ждал тебя, — в пустоту ответил Борис.

— Серьезно? А чего не позвал? Чтобы я пришел, достаточно просто сказать, и не нужно сидеть часами в ожидании.

— Прежде мне не нужно было тебя звать. Ты сам являлся, когда тебе вздумается.

— Нет, не когда мне вздумается, а когда было нужно тебе. Ну а теперь хочу, чтобы ты меня звал, как своего брата. Так, словно я есть в плоти, и, кто знает, возможно, однажды я и впрямь явлюсь тебе в теле. Если ты не боишься, конечно, — раздался низкий, приглушенный смех, и он совсем не был похож на смех человека.

— Ты и сам знаешь, что я не боюсь тебя.

— Да, знаю. И мне это очень нравится. Меня ведь не нужно бояться, меня любить надо! Я ведь такой же, как и все вы, люди. Алчу я любви.

— А вот в это я не верю. Не думаю, что ты тот, кому требуется что-то вроде любви.

— А вот и зря. Даже твари, что ты вообразить не посмеешь, заточенной в самой глубокой бездне ада, хочется, чтобы ее любили. Если хоть одна живая душа во всей Вселенной, хоть одна, будет любить тебя, тогда и в аду гореть не так страшно. Уж поверь мне на слово.

— Оставим сантименты. Поговорим о важном.

— Эх, даже такой гений и акула бизнеса, как ты, все равно остается человеком посредственным, не зрящим. Все твои дела — это пыль, а любовь — она же бессмертна, вечна. Только она и есть важное в ваших жалких и никчемных жизнях.

— Мне начинают надоедать подобные разговоры! — впервые Борис начал нервничать в беседе с существом. Закурив сигарету, он продолжил. — Да что ты вообще можешь обо мне знать! Это сейчас я стал такой… — внутри Бориса возникло желание излить душу, и ничего, что слушатель его является явно темным существом. — Пока был молод, я искал любовь. Я жаждал её, как глоток воды в пустыне, стремился к ней, как Гагарин к звездам, я мечтал о ней, как ребенок мечтает о велосипеде в восемь лет, верил в неё, надеялся и ждал… Но потом я вдруг понял, что любовь умерла в XIX веке, и лишь тень ее осталась в книгах. И я отторгнул от себя этот фантом надежды. И стал думать о деньгах. Ведь деньги живы до сих пор. И ненужно мне рассказывать сказки! Я сам все прекрасно понимаю.

— Как это мило! Знаешь, ты мне нравишься. Правда, еще немного и мы сможем стать с тобой отличными друзьями. Вот только бы скептицизма от тебя убавить…

— Скептицизм, — выбросив недокуренную сигарету, глубоко вздохнув, Двардов продолжил. — …Знаешь, я думаю, скептик — это романтик, которому жизнь слишком часто била по лицу. И как можно упрекать или осуждать того, кого не спросили, а лишь принудили быть таковым?

— О да, я полностью тебя поддерживаю! Ведь самые страшные тираны, мясники, диктаторы и те, кого люди зовут чудовищами, когда-то, как и ты, были романтиками… Только вот любовь твоя умерла не когда-то в далеком прошлом, а не так давно вместе с твоей женщиной…

— Не смей! — Борис никому не позволял говорить о ней и не собирался делать исключения для навязчивого и весьма напыщенного голоса в своей же собственной голове.

— Ладно-ладно. Молчу. Что же, после такой замечательной беседы, можно и к делу приступить, — только сейчас голос переменился и стал говорить своим обычным, серьезным тоном, который все же больше нравился Борису, нежели ненужные рассуждения и откровенные насмешки в его адрес. — Значит так. Сегодня же договорись о встрече за границей с какими-нибудь своими партнерами и немедленно отправляйся туда со своей «собакой». Этим вы обеспечите себе алиби. Сейчас Юрий Кротов отправляется на допрос и уже ночью, в два сорок три, будет возвращаться домой со своим средним братом. По дороге они встретят твоего человека и уже домой не вернутся.

— Кроме Михаила, мне некого отправить на такое ответственное задание.

— Нет, есть. Один твой боец только встал на ноги, а уже рвется в бой. Вот на него ты можешь полностью положиться, он все сделает безупречно. Тебе нужно только сообщить ему точное время их отбытия из полиции и номер машины, на которой они будут возвращаться домой.

— Ты говоришь про Федора? Ты уверен, что он может справиться? В последнем своем задании он совершил много непоправимых ошибок, — Борис не знал, что нечто навещает не только его. На самом деле, как только Федор оказался на лечении после схватки с Аркадием, его, как и Бориса, уже тогда стали навещать непонятные ведения и шепот, что со временем становились все громче.

— Я никогда не говорю то, в чем я не уверен. Запомни это и не задавай мне больше пустых вопросов, — Борис почувствовал обиду и властное презрение в голосе, но заострять на этом внимания не стал. «Пусть говорит, что хочет, главное, чтобы делал все по-моему», — подумал он, забыв, что именно с помощью мысли они и общаются. — К тому же я за ним присмотрю, — уже более спокойным тоном закончило говорить Нечто.

— Хорошо, я в тебе не сомневаюсь, но мне не нравится, как ты говоришь о моем человеке. Миша — человек чести и достоин уважения, как среди моих друзей, так и врагов.

— Мне нравится твой настрой! Ты готов даже мне угрожать ради своего человека! Правда, я это в вас очень ценю. И разве это не любовь, которую ты похоронил? Вот только твой Миша уже очень скоро покажет тебе свои зубки, а может и руку откусит. Уж он-то может — ты знаешь. Ну хорошо, посмотрим, кто окажется прав. А сейчас вызывай свою «псину», и отправляйтесь за границу. Впредь я буду являться к тебе, когда ты будешь звать меня, как живого, а теперь мне пора.

Но голос слукавил, остался и выслушал все недовольство и вражду, что переполняли Бориса. А Двардов и не догадывался, что уже долгое время, все его мысли были открыты для таинственного и, как он догадался, зловещего голоса, а вернее — его обладателя, с которым ему, скорее всего, еще только предстоит встретиться. Еще некоторое время бизнесмен наслаждался весенним видом своего чудесного сада, а после встал и отправился собирать вещи. Ведь им с Михаилом предстояла дальняя поездка.

Сидя в своем кабинете, Борис рассказал о своем плане Михаилу, который был немного удивлен идеей об убийстве и братьев Виктора.

— Я не буду Вас отговаривать, но объясните, за что их убивать? Тем более я знаю, что после смерти отца они совсем не ладят с младшим братом и давно уже порвали все связи.

— Хорошо, я объясню. Убив моего сына, Виктор убил всех моих близких родственников, и разве будет несправедливо отнять и у него всех родных? Предоставить ему возможность каждый раз переживать потерю так, как я её переживаю до сих пор! — говорил Борис Сергеевич с нарастающим тоном, но под конец, успокоившись, закончил речь более мягко. — Думаю, это будет справедливо.

— При всем уважении, я думаю, Вам следует немного отдохнуть и успокоиться.