Максим Кабир - Призраки [сборник litres]

– Кончать надо с хиромантией, дружок, – бросил Алик.

Мозг отказывался впитывать мудрости Заратустры. Разболелась нога. Катышев посматривал на Китайчонка: тот растягивал капельницы и складывал перед собой.

«Полторы лапы, считай, а какой ловкий!»

Тонкие пальцы с нестрижеными ногтями перебирали трубки.

– Эх, сейчас бы бабу, – сказал, таращась в потолок, бизнесмен Алик. – Видел бы ты Ленку мою – Наталья Ветлицкая отдыхает.

«Странные у меня соседи, – подумал Катышев, – один – имярек, по-русски ни бельмеса, другой в травматологию без травм поступил».

К вечеру Алик стал для Катышева большей загадкой, чем Китайчонок. На операцию его не направили, уколы не прописали. Дежурный врач сверился с журналом, спросил:

– Жалобы?

– Жизнь бьет ключом, и все по голове.

– Вот и славно.

На Китайчонка, поглощенного своими игрушками, доктор глянул как на кусок дерьма, и сразу перешел к Катышеву.

– Болит?

– Ужасно.

– Не надо терпеть.

– Слышите, – окликнул Алик, – может, вы хунвейбина помоете? Воняет.

Если Китайчонок чем-то и пах, то только душистыми травами.

– Без ваших советов, – пресек доктор.

– С начальством, Кошкин, не спорят.

Сестра вколола налбуфин, и Катышев поплыл. Огонь, терзающий ногу, постепенно угас. Стены палаты чуть изгибались. Череп наполнился ватой. Перед тем как кануть в соблазнительное беспамятство, Катышев увидел Китайчонка: парень что-то беззвучно шептал, прикасаясь губами к капельницам.

– Откушать просим, доктор, чем бог послал. Коли доктор сыт, так и больному легче.

Травматолог по фамилии Белова с отвращением посмотрела на предложенную Аликом банку. Удалилась и увела с собой Китайчонка.

– Такая внезапная, такая противоречивая, – Алик облизал ложку.

Дородная повариха вкатила тележку с кастрюлями.

– О, супец, – оживился Алик. – Гороховый? Хана вам, готовьте противогазы!

Повариха воздела горе глаза. Плеснула суп в подставленную Катышевым тарелку, шлепнула горсть каши, нацедила безвкусный чай.

– Китайчонок как придет, в столовую отправьте.

– Небось, лакомство какое-то для него запасли? – уличил Алик. – А нам – помои хлебать?

– Сам ты помои, – огрызнулась повариха, – пузо отожрал, а мальчик с голоду умирает.

– Мальчик… Валь, ты слышал ночью, что он вытворял?

– Не. Меня вырубило сразу. Сам с собой говорил?

– Говорил? Да он молился во сне до рассвета. Я уж ему рожу подушкой прикрыл, чтобы вместо кляпа.

Катышев отхлебнул суп и посмотрел на облупленную батарею. Между еще железных ребер сушились напоминающие спагетти пластиковые трубочки.

– Схожу за кофем. Взять тебе?

– Нет, спасибо.

Катышев осторожно помассировал колено.

«Что за травма такая, при которой носишься как конь по больнице?»

Заратустра утешал:

«Одинокий – ты на пути к самому себе».

Наверное, так. Но насколько же печален путь этот, если за пять дней никто не пришел навестить Валентина Катышева: ни коллеги из НИИ, ни родня. Мама его умерла семь лет назад от менингита, отец жил с новой семьей на Севере, а друзей как таковых у него и не было. Просто приятели – привет-пока. В девяносто третьем он почти женился: девушку звали Майя, начитанная, милая. Бросила Катышева за месяц до свадьбы, укатила в Москву.

Стекла задребезжали в рамах от порыва ветра. Вьюга атаковала больницу, гнула пики сосен, шугала бездомных псов.

Периферийным зрением Катышев уловил какое-то движение, повернулся.

– Как ты проскользнул мимо меня?

Вопрос не предполагал ответной реакции.

Китайчонок сидел на своей койке в привычной позе. Патлы болтались туда-сюда. Загипсованная рука помогала здоровой: азиат посасывал трубочку, катая по ней каплю йода.

«Он их красит», – догадался Катышев.

Протравленные спиртовым раствором, капельницы принимали золотистый оттенок.

– И что это будет?

Китайчонок сосредоточенно чмокал губами.

– Ты ел? Ступай в столовую, позавтракай.

Темно-коричневая капля сновала по трубке.

– А ну тебя к черту.

Катышев тряхнул книгой.

«Десять раз на дню должен ты вновь примириться с собой: ибо преодоление есть обида, и плохо спит не примирившийся».

«Интересно, как это сделать?»

Умиротворенную тишину нарушил Алик – со стаканчиком кофе и победной улыбкой, с бородавкой на складчатом затылке.

– Продавщице только что за жизнь расписал, она прифигела. Говорю: хочешь, скажу, какая у тебя проблема. Она мне: у меня нет проблем. А я ей: не заливай, дорогуша. Ты давно блондинкой стала? Она: ну, недавно. Ну, говорю, проблема твоя – заниженная самооценка, врубаешься? Ты собой недовольна, ты считаешь, дура (ну я ей не говорил «дура», но подумал), считаешь, что, изменив цвет волос, изменишь душу? А фигушки.

Алик уселся на кровать, блеснул фиксой.

– Я ж, Валя, психолог врожденный. Я человека препарирую за минуту. Кто он и чем дышит. Могу и тебе рассказать, но ты должен терпеть. Потому что я тебя жалеть не буду. Я правду-матку хреначу.

– И кто же я? – Катышев отложил книгу. В нем вскипала злость, впрочем, надежно защищенная преградой обычной робости.

– Ты обидишься.

– Нет-нет, продолжай.

– Да забудь, – Алик отпил кофе. – Нормальный дядька.

– А он? – после паузы спросил Катышев.

– Нерусь? – Алик прищурился. – Да он вообще не человек. Слышишь, ученые давно научились выводить в лабораториях клонов. С виду – люди, а сами – куклы тупые. Берут клочок кожи, колдуют, и – опа! – клон.

– Ерунда, – усомнился Катышев.

– Я тебе отвечаю! Наши пацаны когда в Чечне гибнут, вместо них ГБ присылает клонов. И родители думают, что это их сыновья, а это марионетки.

Алик шмыгнул носом.

– Мне кажется, Китайчонок из лаборатории сбежал. В тайге, я читал, несколько лабораторий военных. Майкл Джексон помер в восьмидесятых, а вместо него нам механическую куклу показывают.

От Майкла Джексона Алик переметнулся к убийству маршала Тухачевского. Катышев, извинившись, взял костыли и похромал в туалет. Минут десять восседал на крышке унитаза, наблюдая, как прусаки шныряют по кафелю.

«В какой меня лаборатории создали? Такого серого и ненужного».

Колено непрестанно ныло. Под бинтами зудели швы.

В палате Китайчонок сидел с прямой спиной и опущенными веками. Его патлы были мокрыми, темные струйки стекали по гипсу и впалой груди. Пахло разлитым кофе.

Катышев взглянул удивленно на Алика.

– Супчику бы горячего да с потрошками, – промолвил тот, улыбаясь ехидно.

Потом был ужин, Ницше, обезболивающие и антибиотики.

Далекий вскрик разбудил среди ночи. Катышев выкарабкался из медикаментозного морока, разлепил глаза. В темноте горел огонек. Пахло сигаретным дымом. Алик смолил, стоя у кровати Китайчонка. Азиат метался по постели и тихонько скулил.