Микаэль Дессе - Непокой

Агапов, значит? Дайте вспомню… Он был слаб, и поэтому внутри него кипели страсти, в которых разваривалась его человечность. Надо ли здесь говорить, что любовь никогда не оборачивалась для него горячкой? Не-а — что ни увлеченность, то какие-то хладнокровные финты и девичьи слезы.

Не думаю, что он все это со зла. Оправдывать не берусь, но сальность эта свойственна подросткам неуверенным в себе, и поэтому несчастным. А там Логика его знатно приструнила. Как он за ней ухлестывал! И как ему теперь нелегко. Вот пишут: «Слезный забег: кто кого переплачет на поминках Логики Насущной». Я тут с букмекером говорил, и на Агапова никто не ставит.

Эк клокотало чего-то под ребрами и перестало. Шаг вперед, десять назад — так и вальсируем в могилу. И чего ради? Смысл жизни там же, где и второй, невовремя потерянный носок, то есть — пылится неизвестно где, а как найдется — будет уже маловат.

Смех-смехом, а дальние родственники только и делают, что помирают. Можно годами без весточки просиживать, пока возьми и не умри кто, и тут уж надо ехать плакать, крестится и кланяться. Мой вам совет: всегда заранее пишите панегирики по усопшим. Ну как можно под наитием найти золотую середину между заезженной пошлятиной и инфарктными откровениями? Вы речь Большого слышали? Грош цена всем судачествам живых о полку уме́рших. Об этом чтобы с таким запалом разглагольствовать, надо на худой конец самому сыграть в ящик, мое мнение.

А знаете, отчего Метумов ходит с неубранной лысью? Она у него тефлоновая — парики не держит.

Упс! Вы, судя по намечающемуся горбу, человек усидчивый. Нам такие нужны. Как же мы раньше не снюхались?

Нет, ну эта повариха с яичком… Извините мой староскотский, но ссу варом, как вспомню.

Нини изваял Галатею. Скульптор он неважный, так что получился гермафродит или, излагаясь на манер поэтов, — бесполый мираж путника в пустыне дней. Она — та опущенная деталь позапрошлого рассказа. Невидимкой Галатея подсела ко мне на воздушный шар до Земли, и в каком-то смысле я провез ее, лунную мигрантку, в себе, не подозревая о том.

Моя Тэя. Не то, что прочие, уходящие. Такая не разгуляется, не упрекнет за слабую хватку, не вернется поношенная. О ней — только в настоящем, хотя нет ее уже. И в начале ее тоже не было. Как фотография, она проявилась не сразу.

Пахли пшенично-луковой едой и хлоркой первые мои деньки в Бамбуковом доме, самые неуемные, но со вторниками, отмеченными сменой обсессивного ликования бензодиазепиновым забытьем. Я не мог смириться с этим, но у местных санитаров был особый гардероб. Говорил им: «Мне несложно жить в смирительной рубашке»,

— но от правды не уйдешь:

если завтра станет легче,

послезавтра ты умрешь.

Говорил так, а не этак, потому что на все мои жалобы отвечали они одинаково: «Выйди на улицу, воздухом подыши». И однажды я вышел. Но воздуха было так много, а меня так мало… Словом, пока я дышал им, жизнь моя подошла к концу.

Зиму спустя проснулся в поту. За бамбуковой стеной был погожий весенний денек с такой изрядной порцией лета, что смола на окне в коридоре спеклась и пошла трещинами. Солнце убьет меня, думаю. Какой светлый суицид! Выбегаю я на улицу и сгораю заживо.

Только тогда, во второй раз воскресши, я завидел сидящую на краю моей постели Тэю, обнаженную. Она потом научила меня этому — высвобождению ци через чакры тела. Тутошние врачи называют эту практику «экс-ги-би- ци -о-низм». Тем утром новообретенная пассия снимала с моей спины обгоревшую кожу и клала ее себе под язык.

— [Вот так высунешь нос из зоны комфорта, втянешь им свежий воздух авантюрной жизни и с непривычки подавишься насмерть. Спертый ведь тебе роднее,] — утишала меня Тэя

Узнав о ней, Логика закатывала шуточные истерики: «Ты изменяешь мне с галлюцинацией! Были б шторы — рога занавесить». Ее рогов я, как ни присматривался, не разглядел, а в материальности Тэи мне сомневаться не приходилось — девались же куда-то слезшие с меня выгарки.

Сейчас, когда вспоминаю, сам поражаюсь, как часто в ту пору Логика разыгрывала мою невестку. Каждый раз наедине, немногословно и жестоко. Ввалилась как-то ко мне в комнату и причитает:

— Что за хамство! Опять оставил грязную тарелку на столе.

— Как ты грубо все истолковываешь! — отвечаю. — У меня какая философия: в сущности, когда я пришел, на столе была грязная тарелка с куском телятины, а когда ушел — осталась та же грязная тарелка, но без куска телятины. И все, заверьте.

— А пюре? Сколько оно уже стоит в холодильной камере?

— Это же картошка! Что ей станет?

— Ничего хорошего!

Взглядом мои покои окинула и качает головой.

— Тут живет свинья.

— Я, кстати, на диету сел.

— Вставай и оттирай пятно в прихожей.

— Да как?

— Ка́ком кверху! Влей в тазик жидкость для мытья полов, — и томно, — Она не требует смывания, цветов, приятных слов и ласки.

— Чего?

— Того! Пляши со шваброй, соплежуй!

— Сама пляши. Я бы, вообще говоря, к тебе в комнату перебрался, но мне Совесть не позволяет.

Совестью мы обозвали Раису Валерьевну — заведующую на этаже сестру-хозяйку. Она уже почила, но все еще с нами, — саркофаг с ее телом стоит в каптерке, а занявший ее должность Агент Диареи складывает ей в пяточки ключи от свободных номеров. Он говорит, что человек — есмь злокачественное новообразование нашей планеты. Когда-нибудь Земля дочитает учебник по тепловой хирургии, чтобы порешать это недоразумение эволюции, а до тех пор у нас есть время пожить и помереть. Еще он говорит, что тереться промежностью о поручни — его гражданское право.

Признаюсь по случаю, что намедни порылся у Агента в тумбочке. Много он скопил интересной всячины. Например, в суфражистской брошюрке, датируемой аж шестидесятым годом, обнаружилась картинка эротического содержания. На ней машет увесистой палицей чудная женщина (ударение ставьте где угодно), левая грудь которой пышна и упруга, а на месте правой змеится шрам — так и хочется дополнить равнину плоти чернильным соском. Оскорбительная, по-моему, мизансцена. Она точно утверждает: если женщина обезображена, ей суждено сражаться за хромые идеалы. Мне вот барышня скорее понравилась. Я в принципе трехмерному миру предпочитаю двухмерный, не глядя на его вторичность. Отлюбовался и думаю: «Ей ведь сейчас за полтинник, если дожила», — но в течение часа развернул воззренческие свои оглобли и уже считаю, что без разницы, кого любить глазами — жмуриков потенциальных али состоявшихся. Чай духовно — не зазорно.

[Создатель прикидывал внешний вид мироздания в кромешной тьме. Это многое объясняет. Он сказал: «Да будет свет!» — и пока его глаза привыкали к этому самому свету, он работал на тяп-ляп. Вышло нимало нелепостей вплоть до утконоса и секвойи (другие деревья дразнят ее дылдой). Сравнительно прилично вылепился только человек, потому что «по своему образу и подобию», но, ко всеобщему несчастью, он унаследовал от своего создателя творческую безалаберность, поэтому все, к чему человек не приложит руку, чем-то неуловимо напоминает утконоса.]