Борис Конофальский - Мощи святого Леопольда

— Человек один, действиями своими принесет Матери Церкви упрек имени ее. Такого случиться не должно.

— Мирянин, отец, нобиль? — поинтересовался монах-рыцарь.

— Солдат, а ныне станет рыцарем, архиепископ совершит акколаду сегодня. Имя его Фольокф.

— Никогда не поднимали мы оружия на братьев-рыцарей, — отвечал монах-рыцарь.

Нунций был удивлен строптивостью брата, ему пришлось настоять:

— На то воля Божья, то во благо Святому Престолу и Матери Церкви нашей.

— То грех, брат, — заметил монах.

— То мой грех, брат, — решительно произнес нунций.

— Да будет на то воля Божья, — нехотя произнес монах-рыцарь.

Агнес спала абсолютно безмятежно, пока не стало светать.

И тут ее, словно, стало душить что то, стало. Как не было спокойного сна. Заметалась она по кровати, лягнула Брунхильду, что спала рядом, а потом стала задыхаться, словно душила ее веревка. Она проснулась села на кровати. Солнце, первыми лучами уже проникло в комнату через маленькое окно. Брунхильда спала спокойно, как может спасть молодая здоровая женщина. А Агнес тряслась, словно в лихорадке. Тревог овладела девочкой. Она встала и босая, в нижней рубахе вышла из комнаты. Ей нужно было сказать господину что то, а что она сама еще не знала. Постучала в дверь покоев, где спали мужчины, и дверь отварилась. Она вошла внутрь, все были на месте и Сыч, и Еган, и монах. Все они спали на полу, а вот кровать была пуста. Господина не было. Агнес залезла на кровать посидела и тихо заплакала. Так она и сидела на кровати, надеясь, что господин вскоре придет. Но он не шел. А вскоре Егна проснулся, и сказал ей, что б шла мыться и одеваться, что господина не будет, и что всем нужно идти на утреннюю мессу в главный храм города, что господин уже там. Агнес пошла, одеваться, надеясь, что ее сон, всего лишь сон.

Все, что до сих пор для солдата было важным и значительным стало мелким и пустым на фоне того что происходило.

Народ пришедший пришел на утреннюю мессу, которую служи сам архиепископ, после мессы разошелся не весь, узнав, что в церкви еще, что-то намечается. А еще там были все люди солдата: Еган, Сыч, Брунхильда, Агнес, брат Ипполит и Роха пришел, и Полески, и Рудермаер. Для всех, то, что происходило, было полной неожиданностью, только Еган был в курсе. Но принес алое сюрко и подушку, для коленопреклонения и позолоченные шпоры. Пел хор, в этом прекрасном и большом храме был прекрасный хор. Архиепископ во всем своем облачении рукою призвал солдата к себе. Волков уже был облачен в красное сюрко. Он всю мессу был в нем. И когда к нему подошли два отца Церкви и повели его к алтарю, у котором стоял архиепископ, у солдата перехватило дух. Да так, что жарко ему стало, и звуки шли, словно издалека, и в ногах его случилась слабость, и хромать он стал заметно сильнее. Он не мог понять даже, наяву ли все это происходит. Он оглядывался. Видел лица своих людей, видел вылезшие от удивления глаза Игнасио Рохи и понимал, что это явь. А архиепископ улыбаясь взял его руки в свои ласково. И как по команде хор стих, в соборе повисла тишина, и святой отец зычно произнес, так, что было слышно в самом дальнем углу храма:

— И сказал Господь: «По делам вашим воздастся вам». Так прими сын мой то, что заслужил!

И грянул хор, так красиво и торжественно, что Волков едва мог дышать от волнения. Кто то подложил перед ним подушку красную, кто то заставил его поставить на нее колени, хор снова смолк, а архиепископ стал читать молитвы над ним. Но он их не слышал. Склонив голову, и глядя на богатые туфли курфюрста-архиепископа он думал:

«Господи, со мной ли это происходит, не сон ли это»?

Он не знал, сколько это все продолжалась, и пришел в себя, только получив хороший удар по шее. И услышал слова архиепископа:

— И пусть удар сей будет последний, на который ты не ответишь.

И снова грянул хор, а его подняли с колен, перед ним поставили скамейку, он не мог понять для чего, пока одну его ногу, прислуживающий отец, не поставил на нее. Сам архиепископ во всем своем тяжелом облачении склонился перед ним и стал на его сапог одевать шпору позолоченную. Затем тоже произошло и с другой ногой, солдат едва выстоял на своей больной ноге, пока курфюрст одевал, на его сапог вторую шпору. Тут же, один из прислужников снял с него пояс с мечом, и с молитвой понес его вокруг алтаря, обнес и передал меч архиепископу. И тот также с молитвой повязал его солдату. Потом его снова поставили на колени на подушку, а синьор города Ланна возложил ему на плечо свой меч и произнес.

— Отныне ты рыцарь Господа и брат наш.

Солдат встал и стоял, не шевелясь, а архиепископ целовал его двукратно, говорил, держа руки свои на плечах Волкова:

— Слышал я, что ты без комиссара инквизиции и без суда ведьму сжег.

— Я… нет… то есть, да… — растерялся Волков.

— Порыв души верный, но все должно быть по закону Божьему.

— Я… я… — заикался солдат.

— Пусть на гербе у тебя будет факел, — произнес архиепископ тихо.

Кто-то шепнул солдату сзади:

— Целуйте руку архиепископа.

Солдат стал на колено, даже боли в ноге не почувствовал, и поцеловал руку, а архиепископ поднял его и еще раз двукратно поцеловал и крепко обнял, после чего произнес громко:

— Братья-рыцари свершите акколаду. Теперь это брат наш.

Волков стоял как в тумане, а к нему стали подходить люди, крепкие, суровые, у кого лицо в шрамах, у кого фаланг на руках не хватало, они жали ему руку, называли имя свое и крепко обнимали, и целовали дважды, говорили:

— Рад, что вы теперь с нами, брат.

— Добро пожаловать, брат.

И еще что то и еще.

Солдат, вернее уже кавалер, их имен не запоминал, не мог он в таком состоянии, что то запомнить, он едва дышал от переполнявших его чувств, и глаза его были наполнены слезами. Их приходилось вытирать незаметно. И он не мог ничего отвечать этим заслуженным людям, обнимал их молча и крепко. Ни когда в жизни у него не было слез, даже когда за день, за один день, в проломе стены полегла треть его близких и друзей, его глаза не увлажнились, а тут…

Он и не помнил, как все закончилось, как стали расходится добрые люди архиепископа, и священники и церковные служки, а к нему подошли его люди. Стали поздравлять его. У Брунхильды и Агнес глаза тоже были мокры. А Еган и Сыч ужасно гордились им. А вот Роха бурчал тихо:

— Пусть теперь рассказывает кому угодно, что он не ловкач и проныра. Чертов, Фолькоф, ну ловкач… Рыцаря получил, чертов мошенник…

Пока новоиспеченный кавалер принимал поздравления своих людей, один неприметный монах принес ему бумагу.

Волков развернул ее и прочел:

«Сего дня, сего года Август Вильгельм герцог фон Вуперталь, граф фон Филенбург архиепископ и курфюрст Ланна даровал милость свою и произвел в рыцарское достоинство доброго человека, славного деяниями своими, который зовется Иероним Фолькоф.