Борис Конофальский - Мощи святого Леопольда

Все с удивлением посмотрели на солдата.

— И еще мне нужна бочка крепкого уксуса. И перчатки провощенные, пар двадцать пять. Пара телег с меринами в обоз. И почини мне кирасу, она может пригодиться, — добавил он, указывая пальцем на Рудермаера.

— Все найдем, — заверил Роха, — но видно дельце ты затеял не простое.

— Еще, какое непростое, — согласился солдат, — да только не я его затеял.

— Расскажешь? — спросил Скарафаджо.

— Нет, — отрезал солдат и крикнул. — Эй, трактирщик, давай обед.

— Я думал, ты ни когда этого не скажешь, — произнес Роха, — сейчас поедим и можем пойти посмотреть наш участок, вернее твой участок.

— Нет, после обеда я иду молится, а завтра приходите в кафедрал к утренней мессе.

— Ты стал набожный, Фолькоф? — удивился Роха.

— А помолится пред большим делом, ни когда не повредит, — сообщил Рудермаер.

— Это верно, — согласился Полески.

— Завтра будьте на утренней мессе, — сказал солдат и закончил этот разговор.

На обед вскоре пришел Егае и Сыч. Волков не скупился — трактирщик радовался. А когда обед подходил к концу, появился молодой Удо Бродерханс, булочник, он увидал солдата подошел и без слов, но с поклоном положил на край стола, рядом с локтем его новенький белый талер.

Так же без слов солдат, достал цепь из кошеля и, забрав монету, положил цепь. Юноша взял цепь, а потом наклонился к солдату тихо, почти в ухо проговорил:

— А возможна ли скидка для меня за свидание с госпожой Брунхильдой.

— А зачем тебе скидка, папаша то у тебя не бедный, — так же тихо отвечал солдат глядя на юношу с усмешкой.

— Уж больно много денег просите, мне не осилить столько. Могу двадцать крейцеров предложить.

— Шучу я, дурень, — чуть повысил голос солдат, — и деньгу я с тебя только за наглость твою взял. Иди сам с ней договаривайся.

— Правда? — удивился сын пекаря.

— Иди с Богом, — сказал солдат.

— Ну, можешь мне сказать, что-нибудь? — брат Родерик пристально смотрел на вошедшего.

Тот немного медлил, обдумывая, как подать информацию, ведь главного он не выяснил, но узнал много чего, что давало кое-какое представление о планах приезжего головореза.

— Что ты молчишь? — раздражался канцлер. — Мне через два часа вставать на утреннюю мессу. Я не могу ждать тебя до рассвета.

— Не знаю с чего начать, он затеял, какое то дело. Хочет, вроде как, с бродягами делать большие аркебузы, здесь у нас в городе.

— Что за аркебузы?

— Большие, почитай в два раза больше обычной. Утром испробовали одну такую, нашему головорезу вроде как понравились. Думают мастерскую ставить.

— Это все? — в голосе приора звучало разочарование. — Аркебузы?

— Вроде все, что имеет значение, он правда еще ходил к нашему знаменитому лекарю, я думал, что кости полечить, а он у него все про чуму спрашивал.

— Про чуму? — приор оживился. — А что он спрашивал про чуму?

— Спрашивал, как выжить в чумном месте.

— В чумном месте? — приор задумался, откинулся на спинку кресла, потирал пальцы, словно липкие они у него стали, и разговаривал сам с собой. — Так нет уже в округе чумных мест, уже как полгода. Чума к еретикам на север ушла. Негде чумы уже не осталось, — он замолчал.

И уже про себя стал рассуждать: «Ну, разве, что в Фернебурге. Конечно Ференбург! Епископ Вильбургский решил поживиться чем-то в Ференбурге. Он уже посылал туда людей, да люди сгинули там. Нашел нового наемника, а тот согласился лишь за рыцарское достоинство туда идти. Видно и вправду не дурак, и просто так в чуму лезть не хочет, готовится, по лекарям ходит. А в Фернбурге власти нет, принц Карл фон Ребенрее, обложил город заставами, ни туда, ни оттуда никого не пускает, хотя формально город ему не подчиняется, город живет по Лиденгофскому праву, сам себе синьор, но это не значит, что принц Карл будет доволен, если этот вор из Вильбурга что-нибудь там украдет. Карл и сам там хотел бы пограбить. Да боится портить отношения со свободными городами. И нам нет нужды портить их. Они и без того набиты еретиками. Не дай Бог еретики с севера начнут новый поход, так свободные города-сеньоры могут припомнить нам это воровство и встать на сторону еретиков. Нет, допустить этого решительно нельзя! Но угомонить вильбургского вора нет никакой возможности, он брат архиепископа, значит, придется убрать головореза, только по-тихому. Что б епископ не обозлился. И чтобы архиепископ не узнал».

Пока приор размышлял обо всем этом, человек, что приносил ему новости, терпеливо ждал. Не думал он, что весть о походе головореза к лекарю вызовет у приора интерес и долгие размышления.

— Ступай, — наконец произнес канцлер, — глаз с него не спускай. Каждый шаг запоминай.

— Доброго вам сна, господин, — произнес человек и вышел.

А приор тут же забыл про него, как и про сон. Монаху, что стоял за креслом он приказал:

— Ступай к протонотарию, тотчас, если прелат не почивает, проси аудиенции для меня немедля.

Монах с поклоном вышел.

Спать больше брат Родерик не хотел, он хотел только помешать епископу Вильбурга в его воровстве, но так, что бы, не дай Бог, не вызвать гнева господина своего архиепископа Ланна, поэтому он просил аудиенции у протонотария брата Антония, нунция Его Святейшиства при дворе архиепископа Ланна. Брат Родерик был уверен, что нунцию папы нужно быть в курсе того, что собирается предпринять епископ Вильбурга. И он поудобнее уселся в кресле, ожидая возвращения своего человека от Нунция. Он знал, что брат Антоний мало спит, так что еще до утренней мессы они смогут встретиться. Если на то будет воля Божья.

И Божья воля на то была. Папский нунций, был монахом, но кровать его была не монашеской, в его кровати могли уместиться четверо. Кровать была огромной, перины мягкими и теплыми. Брат Антоний крепко спал, но умный прислужник не побоялся разбудить протонотария и сообщить, что пришел человек от канцлера. Брат Антоний долго и долго искал сближения с приором, доверенным лицом архиепископа, но до сих пор их общение не выходило за рамки служебных обязанностей. И тут вдруг такая удача. Брат Родерик просил об аудиенции. Ночью! Брат Антоний почти бежал на встречу. А встретились они на улице. Канцлер его Высокопреосвященства архиепископа Ланна брат Родерик и нунций и Его Святейшества папы брат Антоний говорили долго, и оба остались довольны разговором. Умный нунций разделил опасения приора, о недопустимости вредных действий епископа Вильбурга, а умный канцлер был рад услышать от нунция, что Церковь обязана сделать все, чтобы не допустить упрека Имени своему. Они разошлись, когда небо на востоке уже алело. Канцлер поспешил в кафедрал, там уже готовились к утренней мессе, которую должен был лично служить архиепископ. А нунций пошел к своим людям и разбудил одного из монахов-рыцарей, что служили Великому Престолу и сказал ему: