Борис Конофальский - Мощи святого Леопольда

Отныне доброго человека этого, должно всем звать Божьим рыцарем, кавалером и господином. И пусть так будет, и о том запись есть в разрядной книге славного города Ланна и герцогства Вуперталь».

У кавалера затряслись руки. Он еще раз перечитал бумагу и, взглянув на монаха, что принес бумагу, спросил:

— Какого еще Иеронима? Это ты написал?

— Нет, — отвечал монах и, указав на невероятно толстого монаха, что сидел в углу храма за маленьким столом и писавшего что-то.

Волков быстро подошел к тому и тихо сказал:

— Перепиши немедля, я не Иероним, я Ярослав.

— А так вы из Эгемии, там у всех такие странные имена. Мне сказали Иеро Фолькоф, я думал, что вы Иероним, — заметил толстый монах, — а переписать нет никакой возможности, я вас и в разрядную книгу так записал.

— Яро, дурак, Яро, а не Иеро. Яро от слова Ярослав. Перепиши и в разрядной книге, — настаивал Волков.

— Сие и вовсе невозможно, исправлять в книге воспрещается.

— Вырви страницу и перепиши, — начинал злиться кавалер.

— А это уже преступление, — тряс жирным подбородком монах, — книга прошита и страницы пронумерованы.

— И что ж мне теперь делать? — спросил Волков, выходя из себя.

— Живите так, — не чувствуя опасности, небрежно предложил толстяк.

Не говоря больше ни слова, Волков влепил ему утяжеленную, звонкую оплеуху.

— Господь Вседержитель, — заныл монах, почесывая щеку и шею, — что ж вы деретесь в Доме Господа.

Кавалер молча, спрятал бумагу в кошель и пошел к выходу. Он пришел в себя. Никаких слез в его глазах боле не было.

«Иероним, значит Иероним, за то кавалер», — сказал он про себя.

— Сыч, веди всех в трактир, скажи трактирщику, что бы готовил большой обед на всех и пусть не мелочится, скажи, что дам ему талер, пусть будет свинина и вино, и пироги, и лучший сыр.

— Сделаю, господин, — обещал Сыч.

— Еган, ты со мной, — продолжи Волков.

— А куда мы, господин? — спросил слуга, помогая кавалеру сесть на коня.

— К художнику, мне нужен герб. Я тут недалеко видел вывеску.

Не успел он тронутся, как к нему подбежала Агнес и быстро заговорила:

— Господин, разреши мне в стекло заглянуть, сон мне был злой, тебя видела в нем.

Волков, поглядел на нее внимательно и с недоверием. Она уже давно не вспоминала про шар, но видно он ее не отпускал.

— Нужно ли? Мало ли снов снится.

— То вещий был сон, как явь. В нем вы были, сидели уставший, или раненый, а на вас монах смотрел.

— Монах? Наш монах? — спросил кавалер.

— Не наш, злой монах.

— Какой еще злой?

— Не знаю какой, на взгляд простой, а туфли у него как у богача, не сандалии и не деревяшки. И говорит он тихо и кротко, но опасен как змея.

Теперь кавалер уже не был так недоверчив:

— Злой монах, говоришь? — задумчиво переспросил он. — Ладно, возьми шар, погляди в него.

Агнес кивнула и бегом кинулась за другими людьми Волкова, что уже шил от собора в трактир.

— Ведьма, она господин, ох ведьма, — начал Еган, — я вот…

— Молчи, дурень, стоишь, орешь на всю улицу, — оборвал его кавалер. — Пошли к художнику.

Художник был беден и молод, Волков, оглядел нищий его дом и хотел уже уйти, но художник, упросил его не уходить. Говорил, что нарисует герб на бумаге, и если господину рыцарю понравится, то и щит его разрисует.

Он был первый, из посторонних, кто назвал Волкова «господином рыцарем». И «господин рыцарь» согласился. И не пожалел о том.

— Каков будет щит? — спрашивал художник и тут же начинал рисовать.

— Кавалерийский треугольник.

— Цвета: Один? Больше?

— Два. Голубой и белый, — отвечал кавалер, не задумываясь.

— Мудрый выбор, лазурь, серебро. Лазурь — небо, верность честность. Серебро — благородство и чистота. Как рассечем?

— По горизонту, белый — сверху.

— Мех, пояса, перевези?

— Лишнее. Коршуна, черного коршуна рисуйте. Одна колдунья звала меня коршуном.

— Господин, коршунов, орлов, кречетов и соколов на щитах много.

— Да? — кавалер на миг задумался. — А вороны часто встречаются?

— Нет, не часто, никогда не видел, прекрасный выбор, ворон символ мудрости и течения времени.

— Рисуйте ворона, а в лапах он должен сжимать горящий факел, так хотел архиепископ.

— Итак, черный ворон с горящим факелом на лазурном поле, с серебряным небом, — закончил рисунок художник.

Волоков внимательно смотрел на него и был доволен:

— Сделайте ворона пострашнее.

— Сделаю ему рубиновое око.

— Еган, дай художнику щит. Хочу забрать его завтра.

— К утру лак высохнет, будет готов, с вас два талера, господин.

Волков молча достал монеты.

— Господин рыцарь, а не желаете себе еще штандарт с гербом, и сюрко в ваших цветах, для ваших людей? — предложил художник. — У меня есть хороший портной и белошвейка. Все будет красиво.

— Да, мне это нужно, — согласился кавалер. — Штандарт и пару сюрко.

— Попоны для коней в ваших цветах.

— Лишнее.

— Тогда с вас еще четыре талера. И работы займут три дня.

— И ни днем больше, — сказал Волков и снова полез в кошель.

Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.

И благосклонно принимал тосты и от Сыча и от Полески. Особенно его радовала, ворчливая зависть пьянеющего Рохи.

— Чертов, мошенник, — после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, — надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.

Или:

— Чертов, ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот, что значит дружить с офицерами.

А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на него уже не столь злобно как совсем недавно. А Еган и вовсе гордился так, как будто это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.

А кавалер не пил, так отпивал для вида. Он был неспокоен. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь была за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.

«Ничего, ничего, — уговаривал он сам себя, — главное в любой компании, это правильно подготовится к ней».

Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошел трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нес полуведерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.

— Велено передать вам господин кавалер, — с улыбкой и поклоном произнес трактирщик. — Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады. И принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?

Он стоял и держал тяжелый кувшин, за столом все оживились, Сыч орал, что надо открыть, Рудермаер даже протянул кружку, но кавалер не торопился, спросил: