Надежда Сакаева - Бессмертие графини

Он отправил письмо с тем, что хочет видеть Виктория у себя. Про меня там не было ни слова.

Но почему?

Граф, обращая меня, говорил, что я буду его всегда, но подарил мне жалкие десять с лишним лет, а после бросил, словно сломанную, давно надоевшую куклу. И это он называл вечностью?

Боль, страх, тоска и отчаяние — вот что я ощутила, когда поняла, что пока не нужна графу. Что он просто отложил меня в сторону и занялся другими, более интересными ему вещами.

Викторий мог бы остаться со мной, учитывая, что он говорил о своих чувствах. Но он поспешил к графу. Разумеется. Я бы и сама поступила точно так же, если бы только граф позвал меня, а не его.

— Я надеюсь, ты сможешь это отпустить, — сказал он мне напоследок. — И начать новую жизнь. Если ты решишь скрыться, я постараюсь убедить графа не искать тебя. Возможно, со временем он забудет и оставит тебя в покое.

— Лучше постарайся убедить его вернуться, — ответила я и отвернулась, чтобы он не видел моих слез.

Ведь без графа будущее оставалось для меня закрытым. Не могло быть никакой новой жизни, потому что воспоминания — это не жизнь. Я не знала, где теперь граф и когда он вернется ко мне. Да и вернется ли вообще. Я просто существовала, днем прячась от солнца, а ночью вспоминая его прикосновения.

Спустя несколько лет после отъезда Виктория, я опустила руки окончательно. Я отпустила слуг, питаясь в соседней деревне, и дом пришел в запустение. Я не пользовалась большей частью комнат и не пыталась убрать разросшуюся паутину и осенние листья, что намел ветер через распахнутые двери. Ухоженный некогда дом стал отражением моей мертвой души и я, словно призрак, без дела скиталась в нем, потерянная в одиночестве, не смевшая ни умереть, ни пытаться жить дальше.

За десять лет до своего вхождения в полную силу вампира, спустя сорок лет после обращения, я окончательно убедилась, что полностью контролирую жажду. Викторий еще прежде говорил, что я делаю невероятные успехи в этом, и что у него не получалось это так просто (хотя, разве потратить на это полвека можно считать успехом?).

Зато у него получалось не зависеть от графа настолько, насколько была зависима я.

В любом случае, теперь я не сорвалась бы, даже голодной увидев свежую кровь, а это было действительной редкостью среди молодых, еще не вошедших в силу, вампиров. И как только я поняла, что больше не несу в себе никакой угрозы, я решила навестить семью.

Это было самым нелепым решением в моей вечности. Не знаю даже, как оно пришло мне в голову и почему я сделала это. Ведь не могла же я всерьез рассчитывать, что спустя столько лет смогу найти в живых родителей или брата?

Наверно, мне просто надо было сбежать от одиночества, а других мест я и не знала. Но существовать в пустом, заброшенном поместье, умирая от черной сосущей тоски, что оставил во мне граф, я больше не могла.

Конечно, люди, что сейчас жили в моем старом семейном замке Фарго были мне незнакомы. Новый барон, его жена и их дети: два темноволосых юноши, почти уже мужчины, с разницей в пару лет и младший, десятилетний сорванец, что отличался от них и так мучительно напомнил мне брата в детстве.

Но пускай я их и не знала, уйти от них я все равно не смогла.

Да и куда мне было идти?

Прошлая жизнь осыпалась пеплом за моими плечами. В замке, где я жила с графом, теперь правили его якобы наследники, а того, кто сломал меня как куклу, привязав к себе крепче чем сталью, больше не было рядом. И потому будущее мое скрывалось в чернильной тьме.

Граф приучил меня к боли и страху, и спустя несколько лет одиночества сами эти понятия стали ассоциироваться с ним. Чувствуя боль, я чувствовала его рядом. А когда я боялась, то мне казалось, будто это его алые глаза смотрят на меня из тьмы сквозь прошедшие годы. О каком излечении мог говорить Викторий, если болезнь стала частью меня?

Я не могла жить спокойно, потому что само понятие спокойствия исчезло из моей жизни после замужества. А теперь, когда графа не было рядом, когда я могла пытаться что-то наладить, я делала прямо противоположное — я сама нашла себе мучение и терзала себя им раз за разом.

Мучение заключалось в том, что я следила за этой семьей, моими дальними родственниками.

Они были живыми, и они были счастливыми.

Барон был суров, но заботлив, и кажется, действительно уважал и любил свою жену. Их дети росли, превращаясь в настоящих рыцарей и главное, это были их родные дети. Их родные, живые дети.

С графом я не могла рассчитывать ни на что вышеперечисленное, но одним взглядом своих голодных глаз он мог заставить меня испытывать целую гамму чувств от страха до горячего желания.

Глядя на чужое, такое простое и доступное всем, кроме меня, счастье, я плакала. Я смотрела на то, чего навсегда меня лишил граф, и испытывала от этого боль, к которой так привыкла за годы жизни с ним.

Словно привязанная я наблюдала за тем, как взрослеют дети, как покидают замок, чтобы стать оруженосцами. Я завидовала, но не уходила. Я облюбовала себе винный подвал и каждую ночь, а иногда и днем, словно привидение бродила по коридорам того, что я прежде звала домом. Все переходы были знакомы мне, а мои скорость, зрение и слух позволяли мне не попадаться на глаза обитателям. Я была духом замка Фарго, печальным, страдающим по прошлому духом.

Питалась я в ближайшей деревне, а если кто-то и видел меня случайно, то я стирала у них воспоминания. Только однажды я не сделала этого — когда младший сын барона заметил меня, я просто скрылась, не сумев использовать против него свои силы, ведь он так напоминал моего брата.

Годы шли и вот уже последнему из детей барона пришла пора отправляться к другому лорду, чтобы стать оруженосцем. С каждым днем он становился все более похож на моего брата, и потому я отправилась с ним, простившись, наконец, с призраком своего прошлого, родительским замком и его новыми хозяевами, что были мне незнакомы, но в которых текла кровь моей семьи.

Иероним, как младший, не попал к новому графу Тулузы, и это было хорошо. Ведь если бы я вновь оказалась в замке, где испытала столько счастья, боли и страданий, то, наверное, сошла бы с ума окончательно, умерев возле ложа, в котором граф, мой граф, творил со мной что хотел.

В девятнадцать лет Иеронима посвятили в рыцари и теперь это был не юнец, но взрослый, красивый мужчина. Впрочем, красота его меня не особо волновала, ведь граф все еще был моей жизнью, и прекрасней него я никого не видела. Да и воспринимала я Иеронима, скорее, как своего ожившего брата, а не как мужчину. А сходство между ними было поразительным — Иерониму достались те же глаза и волосы, та же линия подбородка. А уж оружием он владел, пожалуй, даже и лучше.

Как и мой брат прежде, он, в свои девятнадцать, уже слыл лучшим мечом государства и стал победителем последних нескольких турниров. Впрочем, младшему сыну и не остается ничего иного, кроме как пытаться заработать славу собственным трудом — титул и владения всегда отходят к старшему, а если старше тебя двое, то ждать чего-то бесполезно.