Игорь Фёдоров - Чудес никто не отменял

Пока Оксана не объявлялась. Я по-прежнему был единственным источником звука. Даже водопроводные трубы не шумели внутри стен. Но я был внутренне готов к внезапным крикам и нападению из-за угла. Шаг за шагом, я пробирался вперед и вот уже свет за моей спиной стал небольшим пятном, намекающим на разумное, но не постыдное, отступление. Но я уже зашел достаточно далеко, как в прямом, так и в переносном смысле. Оставляя за собой непривычный для библиотечного воздуха сигаретный дым, я прошел стеллажи и добрался до стены. Здесь, игнорируя правила пожарной безопасности, на старых столах томились периодические издания, покрытые толстым слоем. Здесь же рисовались новые плакаты, а порченые книги подвергались ремонту. Здесь находится и гардероб для сотрудников библиотеки. Тут же валялись и Оксанины тапочки. Саму Оксану свет фонарика нашел сидящую на полу в углу возле тумбочки с канцелярскими принадлежностями. Весь пол был залит кровью. На стене проступали кровавые смазанные отпечатки ладоней. Везде были рассыпаны краски, баночки с клеем, помятые листы ватмана. Оксана не сдалась без боя, дала обидчику решительный отпор. И получила сполна. На ней живого места не было. Ее безупречно белая блузка была темно — красного цвета. Спутанные волосы закрывали все ее лицо. Убийца, не сумев застать Оксану врасплох, совершала (если это женщина) удары беспорядочно, стараясь нанести максимальный урон. И если Оксана, невольно став свидетелем убийства Нины Николаевны, позволила загнать себя в угол, то и защищалась до последнего. И ей досталось больше всех.

Вдруг волосы на лице Оксаны зашевелились и оттуда выглянула мышь. Она равнодушно посмотрела на источник света, понюхала воздух, и юркнула обратно, доделывать свое дело. Послышалось тихое чавканье. При всей симпатии к Оксане, сейчас она напоминала мне несчастное еще при жизни животное, раздавленное автомобилем.

Уже погасшая сигарета упала на пол. Самообладание покинуло меня. Из обессиленных рук выпал телефон, и Оксана исчезла во тьме. Следом упал так и не понадобившийся товарищ Бальзак. Я бросился бежать к выходу, налетая на стеллажи и роняя книги с полок. Бежал на пятно света, маячившее впереди. Топот ног громыхал и умножался эхом. Мне казалось, что я бегу уже не один. И даже не бегу, а убегаю. К этому шуму прибавился бы и мой истошный крик, если бы я мог кричать. Свет приближался, становился ярче и полностью заполнил собой все пространство, когда я вылетел из зоны хранения книг и, споткнувшись о ноги Нины Николаевны, полетел вперед, опрокинув заодно и ее стол. Даже сейчас она умудрилась сделать мне пакость.

Формуляры, абонентские карточки, графин с водой, все с шумом полетело на пол. А ведь когда-то здесь был образцовый порядок. А вот теперь грязь, кровь, трупы.

Пытаясь подняться на ноги, я понял одну вещь. Так быстро бежать, как я только что это делал, в ближайшее время точно не смогу. На правую ногу было больно ступить. Держась за ближний читательский столик, я приподнялся. Ходить, хоть и хромая, можно. Это хорошо. Я оглянулся назад. Погони не было. Еще лучше. Теперь первым делом надо было выйти отсюда. Но только я сделал первый шаг, как услышал металлический звук, доносящийся от входной двери. Его трудно с чем-то спутать. Кто-то закрыл дверной засов изнутри. И это уже было плохо.

Я никогда не страдал клаустрофобией, как мне казалось до этого момента, но сейчас меня охватила паника. Стало трудно дышать. Чувство обреченности сжало меня стальным обручем. Я попал в кошмар, как одна девочка в Зазеркалье. Призраки, мертвецы, маньяк-убийца и безвыходное положение. Алиса еще легко отделалась.

Послышался еще один звук. Мой доброжелатель открыл коробку электросчетчика. И, естественно, поставил тумблеры в положение «откл». Свет, не особо возражая, погас. Я будто оказался в пустом мешке из-под угля. Электрические лампочки смотрели на меня сверху с безразличием. Одним человеком больше, одним меньше. Они-то завтра будут жить. А вот я?

Где-то внутри меня сработал инстинкт самосохранения. Вскрикнув от боли в ноге, я кинулся к окнам. По пути задевая столы и переворачивая стулья, я дохромал до ближайшего окна и сорвал штору вместе с гардиной. Свет уличных фонарей проник в библиотеку. Теперь, по крайней мере, убийца не нападет со спины.

В коридоре послышались шаги. Кто-то подходил к читательскому залу не спеша, растягивая удовольствие.

Я бросился к следующему окну. Еще одна штора упала на пол. Уже сносно были видны столы и стулья. Вот и третья прошуршала вниз. Скудный свет разбавил мрак, как стакан чистой воды банку мути. Шаги все также неторопливо приближались. Когда в дверном проеме показалась темная, едва различимая фигура, я занял место между окнами и прижался к стене. В таком месте я был полностью невидим.

Фигура осмотрела весь зал, задержала взгляд на окнах:

— Шалим, молодой человек? — и одобрительно добавила, — молодец.

Фигура что-то вертела в руках и мне от этого становилось еще хуже.

— Где же тут? — бормотала она и шарила пальцами по предмету, — Зараза!

Я вжимался в холодную стену, проклиная медальоны, язычество, женские сумочки, библиотеку. Все!

— Вот, — удовлетворенно произнесла фигура и в ее руках зажегся свет. Яркий круг упал на потолок, в зале стало видно все. И меня в том числе.

Луч фонаря, а этим предметом был фонарь, уставился на меня с интересом.

— Ну что же ты, Тема? — укоризненно сказала фигура, которая полностью исчезла за пятном света, — куришь в библиотеке, бегаешь. Нарушаешь тишину. Разбрасываешь тут все. А Оксанка так старалась все прибрать.

И в светлых библиотеках есть темные углы. В душах людей также есть темные закоулки, что никогда луч солнца не освещает их. Они запрятаны от других под невинными глазами, добрыми лицами и ласковыми голосами. А потом все говорят, «кто бы мог подумать?».

Я готов был расплакаться от отчаяния.

— Баба Люба, да как же так?

— А вот так, мой дорогой. Зря ты взял чужую вещь. За все надо платить. А за воровство в цивилизованных странах руки отрубают.

— Это не воровство! — крикнул я.

— Ну, конечно же, нет, — согласилась баба Люба, — это был внезапный неконтролируемый порыв твоей чистой души. Я слышала, когда вы с Нинкой припирались. Только от этого никому не легче. Ни тебе, ни мне. Про Нинку с Оксанкой вообще молчу.

— Значит, вы убили Марину из-за оберега, который находился в вашем гардеробе?

Если бы я не испытывал дикий приступ страха, то зашелся в истерическом хохоте.

— Ирония судьбы, — ответила баба Люба, — а ведь я практически каждый день по ее вещам шарилась. После работы пасла ее, лапочку. А тут оплошала. Сама же из рук выпустила.

Она сделала два шага в мою сторону. Я отошел от стенки, прикидывая, куда мне нужно будет двигаться дальше. Мне надо было, чтобы баба Люба отошла подальше от двери. Если у меня получиться проскользнуть мимо нее, я даже в полной темноте смогу пробежать по коридору до входной двери и отодвинуть задвижку. А уже на улице меня никто не остановит.