Игорь Фёдоров - Чудес никто не отменял

— Тема, будь хорошим мальчиком, — ласково вещала баба Люба, — отдай оберег. Он все равно женский.

— Марина! — заорал я.

Баба Люба радостно засмеялась:

— А вы все-таки познакомились? Вот уж несговорчивые создания…

От слепящего света у меня заболели глаза. Но отвести их в сторону я не решался. Любое движение этой очаровательной женщины не должно проходить для меня незамеченным. И дело не в моей жизни, а в жизни Светки.

— А она объяснила, что означает этот оберег?

— Защита от духа смерти, — ответил я, как добросовестный ученик.

— А ты видел этот знак на двери, когда входил.

— Видел и что?

— А то, что Марина и является сейчас духом смерти, потому что, она умерла. Все, кто умер, становятся по определению духами смерти.

— Все усопшие — духи смерти?

— Ушедшие, — поправила меня баба Люба, — мы не засыпаем, а уходим.

Даже если бы оберег был в тот вечер на Марине, он бы не спас ее. Он не защищает от смерти. Он помогает здоровью и оберегает от ушедших. Потому что ушедшие, как и живые, тоже бывают разные. Вот почему на кладбище она летала вокруг да около, близко не приближаясь к своему медальона, с которым раньше не расставалась.

— А разве она не может пройти сквозь окно.

— Может, — баба Люба сделала еще два шага вперед, — но я изобразила знаки на всех опорных точках. Тебе это ни о чем не говорит, конечно. Если она и здесь, то наблюдает с улицы. Хотя им человеческие проблемы до лампочки. Так что, нам никто не помешает совершить честный обмен. Мне оберег, тебе жизнь.

— Что-то я сомневаюсь в вашей честности, — я сделал два шага назад.

— Почему? — наиграно-обиженным голосом спросила она.

— Вы любите со спины нападать.

— Да ты только посмотри на меня, — она демонстративно развела руки в стороны. Луч света упал на стену. Но это мне все равно не помогло. Фонарик настолько ослепил меня, что я видел впереди себя только черное пятно.

— Я уже старая. Рассыпаюсь при резких движениях на части. В честном поединке меня всякий одолеет. Что мне еще оставалось делать?

Я представил, как баба Люба в темном парке подкрадывается к Марине со спины, держа в руке нож. Смешно. Дико. Ужасно. Кстати, а где сейчас этот нож?

— Да зачем он вам?

— Да что бы прожить свой остаток без боли, давления, ревматизма. Огласить весь список возрастных недомоганий? А смерть все не идет. Мне очень тяжело с самого утра и до вечера. Это ты сейчас не замечаешь, что курение и алкоголь с тобой делают, а уже лет через десять все даст о себе знать. Если ты, конечно, не будешь выеживаться и доживешь до этого.

— А у меня сестра при смерти, — воззвал я к ее человечности.

— А родителям лучше одного ребенка хоронить, или сразу обоих? Думаю обоих, сэкономите на поминках.

Из-за света я не мог видеть ее лица. Разговаривать с ней сейчас, что беседовать с балконной дверью. Ни эмоций, ни сожалений. И это меня взбесило. Время уходило и не возвращалось. Надежда, как и Светка, таяла. Надо было действовать. Я вышел на середину зала и стал нагло отодвигать столы от центра. Стулья с размаху откидывал в сторону. Расчищал место. Готовился к последнему бою.

— Чего задумал, покойничек? — поинтересовалась баба Люба.

— Да вот, — я взял в руки стул и помахал им перед собой для проверки, — никогда не бил женщин. А сейчас решил вам заехать в рыло.

— Ах ты, хамло малолетнее, — укоризненно произнесла баба Люба, подойдя еще ближе, и теперь между нами был только один стол, — не ожидала от тебя такого.

— Да я тут и Нину Николаевну разочаровал, — признался я, — что поделаешь? Напрочь слетел с катушек.

Тоже поняв, что дискуссия затянулась, баба Люба, не отпуская фонарь, схватилась руками за край стола, и как бульдозер кинулась на меня с пронзительным визгом. Свет плясал по стене. Тени и очертания предметов слились в одну кучу. Мне оставалось действовать только вслепую. Ориентируясь по шуму, я выждал момент и со всей силы махнул перед собой стулом. Раздался глухой удар, крик боли и в тоже мгновение стол, как волна, опрокинул меня на пол и придавил собой. Следом, на него упала далеко не худенькая баба Люба. Стул отлетел в сторону. Край столешницы врезался мне в грудь. В глазах от боли сверкнула вспышка света. Но мне этого оказалось мало. В плечо вошло что-то острое и безжалостное. Вдобавок баба Люба заботливо провернула свой инструмент, и мой крик взлетел до потолка. Содрогнулись стены, зазвенели стекла. За окнами бушевал ветер. Это Марина металась по двору от бессилия, стучала в окна, поднимала пыль и кружила листья.

Я вцепился одной рукой в руку баба Любы мертвой хваткой, не давая ей вытащить из плеча нож. Пусть лучше крутит его, как хочет, но если вытащит, то следующий удар может попасть мне в жизненно важную часть тела, допустим в горло, и тем самым, решить исход поединка. Другой рукой я наносил наотмашь удары ей по лицу. Не знаю, сколько там оставалось живого места, но кровь сверху капала изрядно. Сбросить бабу Любу вместе со столом мне не представлялось возможным. Так мы и лежали в позе «она сверху», как страстные любовники. Только нежности между нами не наблюдалось. Мы кричали, визжали и доставляли друг другу массу неприятностей. Финал зависел от того, кто кого доконает. Кто первым истечет кровью или отрубится от болевого шока.

Но как все-таки хорошо на войне иметь союзников и резервы в запасе. Внезапно по залу подул ветер. Да еще и сильный. Заметались вихрем по полу читательские карточки, зашелестели страницы упавших книг. И что-то объемное и стеклянное покатилось в нашу сторону и остановилось рядом. Я потянулся в сторону звука — и вот уже держал за горлышко графин, упавший со стола Нины Николаевны. Не теряя времени, я нанес удар, но чуть выше необходимого. Графин прошел по касательной, стукнув бабу Любу по макушке. Раздался тихий звук и баба Люба удивленно замерла. Фонарь выпал из ее руки и погас. Второй удар попал уже в цель.

Охотница за оберегами медленно наклонилась влево и плавно опустилась на пол. Я сбросил с себя стол, и хотел приподняться на локте, но боль в плече была против. Так, в лежачем положении, я наносил и наносил удары в темноту. Графин попадал то по полу, то по плоти. Что-то трещало, что-то хлюпало. Брызги крови летели мне в лицо. Так продолжалось бы еще долго, если бы чей-то голос не сказал:

— Хватит уже!

Я упал на спину и тяжело дыша, наблюдал, как разноцветные пятна мелькают перед глазами. Ветер осторожно кружил по залу, тихо ругаясь:

— Какой кошмар! Устроили тут!

— Нина Николаевна? — спросил я.

— Пока — да.

До сорока дней, я помню.

— Уму непостижимо, — продолжал возмущаться голос, — бардак!

— Спасибо, — прошептал я.

— Не стоит, — отозвалась Нина Николаевна, — если бы старая дура не понаставила кругом своих нечестивых знаков, меня бы тут уже не было.