Елена Блонди - Карты мира снов [СИ]

Огоньки мерцали, вспыхивали и гасли. Снаружи слышались шаги и голоса учителей. Но никто не заглядывал к ним.

— Я обогнал твоего отца. И сложилось так, что именно меня выбрал советник, когда случилась новая весна спящей Неллет. А мы мечтали попасть туда вместе. Вернее, я больше хотел стать весенним мужем. А Нессле — рвался в советники. Маленькая пина и большой Считатель объединились и поменяли наши судьбы. Теперь я тут. А Нессле ремонтирует старые механизмы на технических витках.

Даэд протянул руку, возвращая хрустальную пину владельцу. Тот принял, укладывая на ладонь.

— Видишь, темные зерна в самой глубине? Это бывшие огни тех, кто никогда не вступит со мной в беседу. Некоторых уже нет. Другие просто не хотят. Одно из зерен — бывший огонь твоего отца.

Элле усмехнулся, пряча пину в карман плаща.

— Никак не могу его удалить. Так и лежит там. Ичи, запомни, что я сказал. Тебе кажется, пять лет — целая жизнь. Но поверь, они пролетят быстро, и за ними будет жизнь намного длиннее. Не позволяй ничему отвлечь себя от главного.

— А что мое главное? — вдруг спросил Даэд.

Элле Немерос замер, а потом расхохотался, ероша свои белоснежные волосы, украшенные тонким кованым обручем.

— Ты достойный сын своего отца. Конечно, Неллет, детеныш. Спящая на верху башни прекрасная Неллет, она — главное. И у тебя много причин надеяться на победу.

Он смотрел на смуглое лицо десятилетнего мальчишки. Немного упрямое, немного растерянное. И ждал. Молчание длилось, и наконец, мальчик кивнул, медленно, будто нехотя.

— Неллет главное мне, как всем людям, которым дают жизнь сны великой Неллет. Да будут сны Неллет легки и бестревожны.

Оба встали, ритуально сплетая пальцы рук перед лицом.

«Он не успокоится, пока сам не примет душой принадлежности к Неллет… маленький упрямец…»

Но Даэд уже забыл о своем решении сперва побольше узнать у старшего брата, и лишь потом давать клятву Неллет не словами, а сердцем. Он был поглощен новой мыслью.

«Бестревожные сны. Значит, великую Неллет одолевают тревоги? Во сне? Бывает такое? Что же ей снится?»

Он почти вышел, но остановился, держась за резную ручку.

— Элле Немерос. А какая она?

— Великая и прекрасная. Иди, ичи.

В просветы белых колонн, окружающих кисею шатра, пролетал ветерок, тот, что приходит перед утром, нежные ткани поднимались, плелись, будто шептали друг другу и сидящему над принцессой Даэду важные новости, только сумей прочитать. Но Даэд не поднимал головы. Неллет вздохнула, под сомкнутыми веками задвигались глаза, тень от ресниц чуть изменилась на бледной, почти прозрачной коже. И советник вознес хвалу миру снов и равновесию Башни, за то, что нынешний сон принцессы уже укрощен, уже не покинет пределы опочивальни. Весенние сны Неллет, уютные и нежные, не потрясают основ, как бывает в зимние времена и времена осенних бесконечных шквалов с небесной водой…А иногда Неллет снятся кошмары.

Он осторожно погладил тонкие пальцы в своей ладони. Вытягивая руку, расправил мягкое покрывало, чтоб легло поверх ноги — слабой и безжизненной, казалось, принадлежащей больному ребенку. Улыбнулся себе — мальчику, каким был больше полста весен тому. Неллет — великая и прекрасная. Так ответил ему элле Немерос, и с этим знанием Даэд прожил следующие пять лет.

Андрея разбудил громкий стук. Морщась, он повернулся, вытаскивая из-под головы затекшую руку.

— Андрюха, — орал в коридоре ихтиолог Пашка, — тюлень кроватный, ты там живой?

В двери еще раз грохнуло и Андрей сел, тряся тяжелой башкой.

— Щас встану! — в голове от крика зазвенело, запрыгало.

— Открой, дело есть!

Поняв, что Пашка не уйдет, Андрей спустил босые ноги и прошлепал к двери, щелкнул замком.

— Бухал? — удивился Пашка, протискивая в проем согнутую долговязую фигуру. Из-за баскетбольного роста ему везде было тесно и неудобно — локти сбивал в синяки.

— И жрал. В три горла, — констатировал, усаживаясь на диванчик и удобнее располагая длиннющие худые ноги, — с двух тарелок. С Данилычем, что ли, полуночничали?

Андрей с удивлением осмотрел грязные тарелки с брошенным на них вилками, недоеденный хлеб и стаканы с умершей газировкой.

— Слушай, брателло. Кэп говорит, радиограмма пришла. Нашу группу снимут в Сингапуре, домой полетим, как белые люди, в белом самолете. Так что собирай манатки, через неделю будем в порту. А там денек на разграбление туземцев, и через сутки хоум свит хоум.

У Пашки был большой рот и маленький нос кнопкой, большие слоновьи уши на стриженой под нулевку голове, но серые глаза — веселые, и смешные веснушки горсточкой у переносицы. Пашка-обаяшка. В каждом рейсе у Пашки случался грандиозный роман то с лаборанткой, то с пекшей или кокшей, и пару раз мачо из очередной команды собирались набить донжуану конопатую морду. Но вовремя рассказанный анекдот и щедро наливаемый медицинский спирт всегда помогали спустить дело на тормозах.

— Как самолетом?

— Слышь, а Надюшка мне сегодня, твой дружок, что ли, яму в желудке заработал? Я грит, десяток яиц оставляла, парням с вахты, а они мне — метеоролог твой обнес весь холодильник, тока вот хлебца с маслицем и оставил. Ты что, упричинил ночью десяток яиц? Смотри, как там у Пруткова, от крутых яиц в жалудке образуется янтарь!

Закончив декламацию, Пашка поник блестящей головой, припорошенной отрастающей щетиной, прижал руку к груди. Принимал, типа, аплодисменты.

— Самолетом? Тьфу ты. Я думал, своим ходом пойдем.

Андрей навис над столом, собирая грязную посуду с желтыми разводами. Зазвенел вилками в такт равномерной качке. С яйцами непонятно, но не главное. Как он карты свои повезет, в самолете? Они ж огромные, неформатный багаж. Тубус придется просить у кэптена. И бегать оформлять.

Пашка болтал что-то, поглаживая бритую голову. Рассмотрев ладонь, обратился к другу:

— Колется. Как думаешь, еще раз поголить башку?

— На черта? Был нормальный парень, а стал — помесь слона со страусом.

— Но-но, — театрально возмутился Пашка, но тут же засмеялся, — я ж нарочно, чтоб Надька авансы перестала кидать. Вот жучка, а? Весь рейс со вторым штурманом лямуры крутила, меня побоку, а как значит, скоро домой, он ее из каюты геть, чтоб к приезду жены бабским духом не пахло, так стала на мне виснуть, ах, Пашичка, любимка моя.

— Какой от Надежды бабский дух, — рассеянно возразил Андрей, — … и как, помогло тебе?

— А фиг. Кажись, теперь я вызываю у нашей русалки материнские чуйства. Хоть бы ты ее отвлек, брателло. Вызвал огонь на себя. Боюсь, кинется она мне звонить-писать, потому как через месяц она тоже в отгулы, а мы как назло, земляки, с одного Харькова. Знаешь, это? Кто нахарькив? Я на Харькив…