Александр Варго - Татуировка [сборник, litres]

– О ком вы? Я не понимаю.

– О Лизе, конечно! Хотя… Это уже давно не она.

– Извините, но я порядком устал от недомолвок.

– Я думал, ты умнее, – сказал Смолин. И тут же добавил: – Только не обижайся! Я слишком давно ни с кем не разговаривал.

– Что все это значит?

– Девушка, которую ты знаешь как Лизу, – не моя дочь. Точнее, не совсем она. Вся эта история с Матерью очень запутана. Тут даже приплелась целая секта.

– Я об этом знаю. От Артура.

– Ты с ним виделся?

– Да, он рассказал много полезного.

– Забудь об этом полезном. Там слишком много бреда. Хотя тут вообще трудно понять, что есть правда, а что вымыслы.

– Знаете, я пришел сюда не для того, чтобы меня опять загадками кормили! – выпалил Андрей. – Я ими уже наелся. Говорите по существу, если есть что сказать.

На лице Смолина возникло странное выражение, и Андрей было решил, что сейчас тот разозлится, но вместо этого мужчина тихо сказал:

– Ты извини, я ведь это не специально. Просто я так долго тут… Столь многое понял, что просто так выразить это словами… довольно сложно! Поэтому и говорю, что лучше тебе осознать это самому. Но с другой стороны: нужно ли тебе это? Посмотри – где я теперь? Мне все чаще кажется, что умереть было бы проще, чем оставаться тут до… даже не знаю… бесконечно? Как минимум до той поры, пока жива Бездна. Раньше я был уверен, что лучше так, чем стать ее частью. Поскольку ни о каком покое после смерти мне мечтать не приходится. Но знаешь, может, оно и лучше было бы. Ну, стал бы я одним из этих уродцев, забыл бы, кем был, и не сидел бы сейчас тут…

– Расскажите о Лизе, – попросил Андрей.

– Если ты был у Артура, то уже, наверное, знаешь, что считается, будто Бездна пробудится в женском обличье.

Андрей кивнул.

– К сожалению, тут все верно. И пробудиться она решила в моей дочери. Этот процесс уже давно начался.

Андрей тяжело выдохнул и запрокинул голову, глядя в серый потолок. Никаких источников света в комнате не было, но почему-то стоял сумеречный свет, исходивший словно от самих стен.

– Как это могло случиться? – прошептал Андрей. – Я не понимаю.

– Это часть процесса, – ответил Смолин. – Когда-то я думал, что был просто случайной жертвой, как и Антон. Такой себе пассажир, севший не в тот трамвай и не знающий, как его покинуть. Подозреваю, так думал и ты. Антон же полагал, что Бездна мыслит иначе, что она совсем другая. Но все куда сложнее. Она прекрасно нас понимает и умеет нами манипулировать. Она запудрила ему мозги точно так же, как и мне, действуя через Москарева. И этот план нам действительно не дано постичь. Я не знаю, что является ее конечной целью, но понимаю, что будет следствием. Знаю лишь, что пробуждение Бездны приведет к тому, что наш мир изменится окончательно, а вместе с ним и мы все.

– И все закончится, когда число жертв достигнет нужной отметки? Вот так просто? Эти самые триста двадцать жертв?

– Не думаю. – Смолин пожал плечами и снова принялся бродить по комнате. – Не знаю, где ты слышал это число, но это и не важно. Если и есть некое количество жертв, то это лишь формальность, ритуал. Ей не нужно это – скорее, нужно нам. Часть игры.

– Почему так? Она… что-то вроде паразита? Или это… жажда власти? Или она… ну, вроде бога? Откуда она вообще взялась?

– Я точно не знаю, что являлось отправной точкой. Возможно, действительно пришла из некоего иного мира. В начале своего пути – я почти уверен, она была никем. Белым листом, что-то вроде маленького ребенка. Тут можно говорить о действительно чистом материале. Глина, пластилин… что угодно! Мы сами вылепили ее. Посмотри на мир вокруг. Отожми все хорошее, оставь плохое и ты поймешь – что она такое.

– Но Антон Михайлович полагал, что она пришла из иного мира и пытается воссоздать нечто вроде его копии…

Смолин вернулся на свое место, стул скрипнул. Какое-то время он молчал, а затем продолжил:

– Я понимаю, что ты запутался, но, позволь, я договорю. Как я и сказал, все это время она впитывала информацию о нашем мире, постепенно выстраивая идеальную, с ее точки зрения, картину. Да, картина эта довольно мрачная – полная страданий, путаная, абсурдная. Но! Не забывай, сколь сложное это существо. Для неандертальца современный мир показался бы таким же безумным. Он свел бы его с ума.

– Звучит так, словно вы ее оправдываете.

– Нет, – Смолин щелкнул языком и откинулся на спинку стула, отчего тот опасно накренился. – Не оправдываю. Представь себе новорожденного. Не столь важно, какой расы этот ребенок, кто его мать и отец, но важно то, где он родился и рос. Если это дикое племя, где в порядке вещей человеческие жертвоприношения и поедание врагов, – он не увидит в таких поступках ничего плохого. Если это более или менее цивилизованное государство, он, возможно, станет таким, как ты или я. Ребенок один и тот же – две системы кардинально разные. А теперь представь, что родина этого ребенка – весь мир вокруг, каков будет общий показатель?

Андрей пожал плечами:

– Подозреваю, что не очень хороший.

– Ты абсолютно прав. Мы не умеем жить друг с другом. Мы хорошо научились убивать других людей, ненавидеть и взращивать эту ненависть в новых поколениях и уже давно считаем, что по-другому просто не может быть. Вокруг враги – и все тут: стройте заборы, бункеры, ведь ближний только и думает, как всадить нож в спину! Бездна – всего лишь следствие.

– И что получается? – выпалил Андрей. – Выхода нет? Теперь смириться и дожидаться, пока она сожрет нас?

– Знаешь, в какой-то степени это было бы вполне логичным финалом. Раз мы не можем жить в нормальном мире, а только ищем способы, как в очередной раз все испортить, быть может, мир Бездны – лучшее место для такого существа, как человек.

– Видел я этот мир! Спасибо, не нужно!

– Полегче, – успокоил Смолин. – Я ведь не спорю. Если бы я думал иначе, то вряд ли бы сидел здесь. Но посмотри сам. Бездна – это отражение нашего мира. Кривое, жуткое, страшное отражение всего самого худшего. А чего мы хотели? Я скажу банальные вещи, но от этого они не станут менее страшными.

Войны, жестокость, нетерпимость друг к другу. Вокруг столько людей, которые рады подохнуть ради великой цели, захватив по пути как можно больше врагов, но на эту цель и врагов им должен кто-то указать. Сторонники разных религий, государства, соседи по коммуналке… Все враждуют! Мы же, как одичалые собаки, готовые перегрызть друг другу глотки! Не хотим мы ничего понимать, а слово «любовь» вертим и крутим, как нам удобно. А слово-то простое! Объяснить, что такое любовь, можно даже маленькому ребенку, но мы ищем оправдание жестокости и начинаем выкручиваться, пытаясь объяснить ему, почему хорошо убить того дядю, а вот эту тетю горячо любить. Как мы можем понять, что есть Бездна? Если мы даже не видим связи с тем, что происходит вокруг и почему на свет появляются такие гады, как Москарев, или подросток, расчленяющий животных, или какой-нибудь мальчишка в бедной стране, с малых лет умеющий убивать. Да мы же сами лепим их! Бездна – тот же ребенок, которого мы вырастили моральным уродом, и теперь обязаны за это ответить. Но мы не хотим. Я не хочу, ты не хочешь. Мы боимся. Потому что этот урок будет для нас последним – уже ничего нельзя будет изменить.