Александр Варго - Татуировка [сборник, litres]

Андрей молчал.

– Прости за это, – прошептал Смолин. – Я слишком долго тут.

– Хорошо, – ответил Андрей. – Скажите, откуда появилась секта?

– Она сама создала ее. Несмотря на то что за время своей жизни тут она накопила уйму информации и выстроила сложный план, серьезно влиять на наш мир она не могла. Вот потому ей и пришлось организовать собственный культ.

– И что с ним теперь?

– Он стал ей не нужен. Полагаю, что остались отдельные личности, которые продолжают во все это верить, например тот же Москарев, но как я уже сказал, Бездне все эти служения и молитвы не нужны. Вот поэтому я и говорю, что для ее прихода количество жертв, возможно, не имеет никакого значения.

Теперь пришла очередь Андрея подняться и кружить по комнате. Его трясло от непонимания и чувства собственной беспомощности.

– Но откуда-то это число взялось, – сказал Андрей. – Почему же за столько времени сектанты так плохо старались? Если верить числам, что наносил Москарев, всего триста тринадцать.

– В определенный момент что-то пошло не так – она уснула.

– Где-то я это уже слышал.

– Правда?

– Матери сон верни…

Смолин удивленно посмотрел на Андрея.

– Что это?

– Разве не узнаете? Я думал, это ваше послание.

– Впервые слышу.

Андрей уселся на стул. Воздух в комнате был спертый, похожий на тот, который он вдыхал, находясь в подземелье перед встречей с Антоном Михайловичем.

– Ваш дневник. Вы делали с него копии?

– Никогда. Я отдал свой дневник Антону перед тем, как уйти сюда. Как я понимаю, он тебе его и передал. Почему ты спрашиваешь?

– Вы действительно далеко не все отсюда видите, – ответил Андрей. – Ваш дневник мне отдала Лиза, а после Антон Михайлович тоже отдал мне его. В целом они идентичны, но есть некоторые важные отличия.

– Как такое возможно? – удивился Смолин. – Это электронная копия?

Андрей покачал головой.

– В том-то и дело, что нет. Оба дневника написаны одной рукой. Вот только в той версии, что дала мне ваша дочь, есть множество странных пометок: числа и записи, сделанные разными цветами, и как раз именно в этой копии и вписано число триста двадцать. Сначала я не понимал, что все это значит, пока почти случайно не наткнулся на книгу Киплинга в личной библиотеке Антона Михайловича.

Смолин схватился за голову.

– Вы же любите Киплинга?

– Да-да. Но я все равно не могу понять, как это возможно. Как вообще у Лизы появился мой дневник?

– Если вкратце, то согласно этим пометкам в дневнике и книге, в которой тоже нашлись пометки, я смог расшифровать послание, звучащее так: «Матери сон верни. Ради нее на что ты готов? Пусть этот путь закончится там же, где и начался. Ты обрети покой в своей душе. Остановиться может не каждый. Проклятие рода и вина на ней? Смерть – спасение. Прощение – смерть».

Смолин долго сидел, держась за голову и обдумывая услышанное.

– Да, я тоже до сих пор ломаю голову над этим, – ответил Андрей. – Я потому и думал, что это ваше послание. Ведь и записка от вас была написана красной ручкой на листке и тоже содержала загадку.

– Моя записка?! – Смолин непонимающе посмотрел на Андрея, затем сощурил глаза и как-то с подозрением посмотрел на него, будто пытаясь понять: не дурит ли он его?

– Значит, и записку не вы прислали?

– Какую записку?

– Ту самую, которая и помогла мне попасть сюда, – ответил Андрей. – Цитата из Киплинга. «Баллада о Востоке и Западе»! – Он скороговоркой повторил нужный отрывок.

– Погоди, – Смолин замахал руками и поднялся со стула. – Давай сначала. Ты нашел эту записку, получил от Лизы измененную версию моего дневника, и все это помогло тебе расшифровать послание…

– Об этом я и говорю! – перебил Андрей. – Как еще я мог сюда попасть, по-вашему?

Смолин пожал плечами.

– Знаешь, – сказал он. – Я почувствовал, что ты идешь сюда. Я чувствовал и твое присутствие в квартире, но я думал, ты догадался из-за портрета.

– Догадался, но не сразу, а если бы не было записки и дневника, то черт его знает, где бы я вообще был сейчас. Хотя теперь понимаю, что, видимо, зря старался: вы и сами знаете немногим больше моего. По крайней мере, я не вижу, чем вы можете мне помочь.

– Могу, – прошептал Смолин и уселся на стул. – Но тебе это не понравится.

– Максим Анатольевич, думаю, это наша последняя встреча. Завтра я возвращаюсь в Петербург. Хотел бы задать вам несколько вопросов, которые все еще волнуют меня.

– Конечно.

– Как вы уже говорили, Андрей впал в то состояние, в котором находится, спустя два дня после приезда. Вы можете вспомнить что-то важное из тех дней, пока он находился в нормальном состоянии. Возможно, он что-то рассказывал, упоминал какие-то имена, события?

(Долгое молчание.)

(Вздох.)

– В основном он рассказывал что-то о работе, говорил, что его уволили. Он решил вернуться, потому что появились проблемы с деньгами и с жильем. Да и вообще много раз повторял, что разочаровался в Питере, понял, что это не его город. Как сейчас помню его слова: «Хоть наш город и дыра, но дышится тут легче». Знаете, я вам честно признаюсь: у меня отношения с Андреем как-то не клеились. Мы вроде и не враждовали, но в то же время он обидчивый очень человек и на каждое мое слово реагировал очень остро… Может, и я перегибал порой. И вот, когда он вернулся, у меня такое чувство странное возникло…

(Тихий всхлип.)

– Как будто что-то должно случиться. Я… я… конечно, не знал, что такое произойдет, но как-то в эти дни хотелось мне быть рядом с ним, прощения попросить за прошлое… Но я так и не решился. Теперь вот прошу, каждый день прошу, да толку-то?

– Я думаю, он слышит вас.

– Просто… Я не был хорошим отцом. Заботился, конечно, пытался всегда помочь, но я был слишком… чужим, что ли, слишком был на себе повернут… Извините, что я вам все это говорю.

– Ничего. Если вы не хотите, чтобы эта запись попала в книгу, я не стану ее включать.

– Нет, делайте, как считаете нужным…

– Так все-таки? Было что-то, о чем вы можете вспомнить?

– Он мне сказал, накануне того дня, как это случилось. Сказал, что любит меня.

(Плач.)

– Больше ничего… Просто сказал, что любит и знает, что я люблю его. А я не ответил, растерялся…

(Долгое молчание.)

(Тихий плач.)

– Я только надеюсь, что это не навсегда. Я готов поменяться с ним местами! Лишь бы он снова стал как раньше. Чтобы он проснулся.

Оба молчали. Смолин смотрел в стену, и на его лице застыло выражение глубокой задумчивости. Кажется, он совсем забыл, что в комнате есть кто-то еще. Андрей же с ужасом представлял, как тяжело было этому человеку находиться здесь в полном одиночестве, в изоляции, да еще и когда в твоей голове постоянно крутятся обрывки образов из обеих реальностей. Как он это пережил? Как продолжает держаться? За что он вообще цепляется?