Бэзил Коппер - Морок над Инсмутом

— Да нет, вообще-то. Здесь почти никто не бывает. Думаю, на следующий год Капитан уже не будет стоять круглосуточную вахту. Все его старые клиенты потонули или еще что. Энтропия. От времени все становится хуже. Чего еще ожидать.

Я растопил сыр и принес ей сырно-рыбную булочку. Она не заинтересовалась. Я заметил, что возле нее были аккуратной башенкой сложены четвертаки, которые она по очереди опускала в автомат.

— Вот моя песня, — сказала она. Розмари Клуни, «Ты воспользовался своим преимуществом». — Точно как мой ублюдок.

Любительница поговорить, я давно это понял. После полуночи все клиенты делятся на болтунов и молчунов. Мне самому ничего говорить не надо было, только заполнять возникавшие изредка паузы.

— Твой друг?

— Ага. Чертова амфибия. Уже должен быть здесь. У меня с ним встреча.

— И что произойдет?

— Кто знает. Не все ведь на свете люди.

Повозив тарелку по столу, она поддела булочку. Вынужден с ней согласиться: я тоже вряд ли бы стал это есть. Мюррей никогда не спрашивал меня, умею ли я готовить.

— Смотри, свет… — Она имела в виду морские огни. В Смуте это местный феномен. Зеленоватое свечение наполняет воду позади отмелей. Каждый, кто это видит в первый раз, кидается в панику. — Скоро он придет. Еще один имбирный, с добавкой.

Я налил. Она пила медленно. Капитан Ахав смотрел безумными глазами с бумажной обложки распластанного на прилавке карманного издания, одержимый своим белым китом. Чертов псих. Посмотрел бы я на него в каком-нибудь ток-шоу с активистом Гринписа один на один.

Кто-то шел по пляжу к нашей забегаловке. Она поерзала на стуле, безуспешно отодвигая живот от края стола. Скорое появление нового посетителя ее, похоже, не волновало.

— Это он.

— Он промокнет.

— Да уж, наверняка.

— Без разницы. Я тут полы не мою. Это забота дневной смены.

Запел Синатра. Главный мужик. «Без четверти три…»

— «Никого вокруг, только я и ты… » — сказал я, адресуясь к картонному председателю. Улыбка у нее была вымученной, кривой, зеленоватой. Подмененный ген.

Дверь сильно толкнули внутрь, и вошел он. Видок у него был не очень, как и следовало ожидать. С присвистом дыша, он долго шлепал от двери к столу. Его походка, то, как он подволакивал свои мокрые лапы, напоминала движения Чарльза Лоутона в роли Квазимодо. Что она в нем нашла, тоже было ясно: нромеж отпечатков кривых лап по полу тянулся тонкий непрерывный след. Пока он добрался до прилавка, она прикончила свой эль.

Он с трудом вскарабкался на табурет, шаря скользкими, перепончатыми лапами по краю прилавка в поисках опоры. Кожа на шее и щеках раздувалась и опадала, пока он, пытаясь улыбнуться, глядел на нее.

— «…может много сказать, — заливался Фрэнки, — нужно слово держать, если дал его бейби… »

Поставив стакан, она посмотрела на меня, улыбаясь.

— Плесните-ка по одному моему бейби и моей жабе.

— Отец Ши! Это опять тот профессор Кэллоуэй!

Моя домоправительница, вдова из графства Оффали, неохотно передала мне трубку телефона, словно боясь, что ее прикосновение может оказаться заразным. Миссис Бирн — добрая душа, но Кэллоуэя она не одобряет. Считает, что он оказывает на меня дурное влияние.

— Родерик. — Голос Кэллоуэя звучал резко. — Приезжай. Мне надо тебе кое-что показать. — И он повесил трубку прежде, чем я успел ответить.

За долгие годы дружеского общения с профессором Ройбеном Кэллоуэем — и, надо сказать, не без вины последнего — я не однажды попадал в странные и опасные приключения. Конечным результатом того телефонного звонка должна была стать страшная трагедия в Нижнем Бедхо.

Прекрасное утро предвещало хорошее лето. Делать мне было нечего, поездка в университет Саутдауна обещала быть приятной, так что я отмахнулся от миссис Бирн и пошел надевать пиджак.

Дороги были относительно свободны, и мое путешествие продлилось недолго. Оставив свой убогий «Лендровер» на парковке для посетителей, я зашагал через согретый солнцем и обсаженный по периметру нарциссами и прочими весенними цветами прямоугольник главного двора к старинному кирпичному зданию, украшенному высокими стрельчатыми окнами, а там по обшитому деревянными панелями коридору добрался до кабинета моего друга. Коротко постучал в дверь и вошел.

Комната, как всегда, была завалена бумагами, книгами и газетами, стопки которых громоздились на столах, стульях и на полу, поминутно грозя рассыпаться. На ветхом приставном столике покоилась черная пишущая машинка «Ройал» — настоящий музейный экземпляр — с заправленным в каретку почти полностью отпечатанным листом бумаги Бонд формата А4. Окна были плотно закрыты, батареи отопления работали во всю мощь, застарелая вонь турецкого табака мешала дышать. Кэллоуэй поднял голову от блокнота и отложил шариковую ручку, которой делал в нем какие-то записи.

Он снял полукруглые очки в золотой оправе, которые носил только для чтения и письма.

— А, Родерик, это ты, — буркнул он так, словно я лишь на пару минут отлучился в соседний кабинет, а не отсутствовал несколько месяцев. — Думаю, ты оценишь это странное совпадение.

Мы были старые друзья, и небрежность манер Кэллоуэя меня не задела. Сняв со стула стопку сочинений с потрепанными уголками, я сел напротив него и стал ждать.

Набросав еще несколько строк в своем блокноте, он сказал:

— Погляди-ка на это, пока я налью тебе кофе. — И он перебросил мне через стол тронутую сепией фотографию. — Крепкий, черный, без сахара, правильно?

— Все верно, спасибо. — Бросив на фотографию беглый взгляд, я почувствовал, как моя верхняя губа поползла вверх от омерзения. — Это же… богохульство, — сказал я, швыряя ее на стол.

— Да, да, — нетерпеливо буркнул Кэллоуэй. — С христианской точки зрения, возможно. Но отбрось свои предрассудки, Родерик, забудь их и посмотри еще раз. — Он поставил чашку рядом с моим локтем.

Я снова взял снимок и начал внимательно его разглядывать. Он был старый и передержанный, его глянцевая поверхность выцвела и покрылась сломами от частых складываний, однако он сохранил волнующую силу. Изображал он распятие. Но не святое.

Кэллоуэй подал мне большое увеличительное стекло.

— Может быть, это поможет.

Само распятие представляло собой не традиционный христианский крест, а просто столб с перекладиной, как у буквы «Т», так любимый римлянами. С его горизонтальной балки свисало коренастое нечто с массивной головой, склоненной на выпуклую бочкообразную грудь. Я намеренно говорю «нечто»; возраст и состояние фотографии не позволяли точно определить природу жертвы, в которой сочетались как человеческие, так и не человеческие черты. После долгого изучения головы, угол наклона которой почти целиком скрывал лицо, я пришел к выводу, что в ней есть что-то от амфибии, и так и сказал моему другу.