Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

— Он умер? — спросил Перкинс, стряхивая пепел в пустую цветочную вазу. Мэтт насторожился.

— Да, конечно, — ответил Джимми. Он встал, откинул простыню совсем и поднял правую ногу. Она не двигалась. Бен заметил желтые холмики мозолей на пятках Майка Райерсона и вспомнил стихотворение Уоллеса Стивенса о мертвой женщине.

— «Пусть кончится все для нее на земле, — процитировал он вслух. — Единственный император — это император крем-брюле».

Мэтт испуганно взглянул на него.

— Что это? — спросил Перкинс.

— Стихи, — ответил Мэтт. — Это из стихотворения о смерти.

— А звучит, как шутка, — заметил Перкинс, опять стряхивая пепел в вазу.

— А нас познакомили? — спросил Джимми, глядя на Бена.

— Только мимоходом, — ответил Мэтт. — Джимми Коди, наш коновал, и Бен Мейрс, наш писака. В таком духе.

— Вот так он всегда, — заметил Джимми. — Привык у себя в школе.

Они пожали друг другу руки над трупом.

— Помогите мне его перевернуть, мистер Мейрс.

С некоторым отвращением Бен подчинился. Тело было прохладным, но еще не остыло до конца. Джимми осмотрел спину, потом оттянул резинку трусов.

— Зачем это вы? — спросил Перкинс.

— Пытаюсь определить время смерти. Кровь замедляет движение, когда прекращается ее нагнетание.

— Вообще-то это работа эксперта.

— Он все равно отправит сюда Брента Норберта, вы же знаете, — сказал Джимми. — А Норберт никогда не откажется от моей помощи.

— Норберт не найдет и собственной задницы, если ему не помочь, — сказал Перкинс, выкидывая окурок в окно. — Кстати, Мэтт, от вашего окна отвалился ставень. Он внизу, на газоне.

— Правда? — спросил Мэтт, следя за своим тоном.

— Ну.

Коди достал из сумки термометр, сунул его в задний проход Райерсона и засек время. На часах было без четверти семь.

— Я сойду вниз, — сказал Мэтт как-то сдавленно.

— Вообще-то вы все можете идти, — добавил Джимми. — Я еще немного поработаю. Сделаете кофе, мистер Берк?

— Конечно.

Они вышли, и Бен закрыл дверь. Последний взгляд надолго сохранил в его памяти эту сцену: комната, ярко освещенная солнцем, белая простыня и рыжие волосы Коди, наклонившегося над лежащим телом.

Мэтт уже сварил кофе, когда к дому на стареньком «додже» подкатил Брентон Норберт, помощник медицинского эксперта. С ним приехал человек с большой фотокамерой.

— Где? — спросил Норберт.

Гиллспай ткнул пальцем наверх.

— Там Джим Коди.

— Вот радость, — буркнул Норберт. Они с фотографом поднялись по лестнице и скрылись за дверью.

Перкинс Гиллспай налил в свой кофе сливок, пока они не перелились через край, проверил температуру с помощью пальца, вытер его о штаны, зажег очередную сигарету и спросил:

— Так как вы здесь оказались, мистер Мейрс?

Тут Бен с Мэттом и начали свой длинный рассказ, в котором не было прямой лжи, но было множество небольших отклонений от истины, недоговоренностей и умолчаний. Бен подумал о словах Мэтта, что он позвонил ему из-за того, что он единственный в Салемс-Лот человек, способный выслушать эту историю. Что ж, если даже Мэтт и спятил, в умении разбираться в людях ему не откажешь. И это тоже заставляло Бена волноваться.

В полдесятого все было закончено.

Приехал катафалк Карла Формэна и увез тело. Джимми Коди вернулся на работу. Норберт со своим фотографом уехали в Портленд к эксперту.

Перкинс Гиллспай постоял на крыльце, глядя, как катафалк медленно удаляется от дома.

— Да, вряд ли Майк, когда разъезжал на этой штуке, думал, как скоро он сам окажется в кузове, — он повернулся к Бену. — Вы не уедете в ближайшем времени из Лота? Нужно будет дать показания.

— Не уеду.

Констебль смерил его взглядом бледно-голубых глаз.

— Думаю, вам придется поговорить с полицейскими чинами в Огасте.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Бен.

— Слыхал я, что вы гуляете с дочкой Билла Нортона?

— Признаю свою вину.

— Хорошая девчонка, — сказал Перкинс без улыбки. Катафалк уже скрылся из виду; его гудение слилось с общим городским шумом. — Похоже, она уже не видится с Флойдом Тиббитсом.

— Вам нужно будет что-то писать, Перк? — вежливо осведомился Мэтт.

Констебль тяжело вздохнул, стряхивая пепел.

— А как же! Два экземпляра, три экземпляра, туда-сюда-обратно. Работы в последнюю неделю больше, чем блох на собаке. Может, все из-за этого проклятого дома Марстенов?

Лица Бена и Мэтта были непроницаемы.

— Ладно, всего хорошего, — он подтянул брюки и направился к машине. Открыв дверцу, он опять повернулся к ним. — Вы ничего от меня не скрываете, а?

— Перкинс, — сказал Мэтт, — что тут скрывать? Он умер.

Констебль посмотрел на них некоторое время и вздохнул.

— Надеюсь, — сказал он. — Но все это очень странно. Пес, потом мальчишка Гликов, потом другой, а теперь вот Майк. Этого хватит на год для такого городишка, как наш. А то и на три года.

Он сел, завел машину и уехал, погудев на прощанье.

— Вот и все, — Мэтт вздохнул.

— Ага, — согласился Бен. — Я совсем выдохся.

— И я, но я чувствую… жуть. Знаете, как дети произносят это слово?

— Понимаю.

— Это как накуриться наркотика: даже обычные вещи кажутся страшными, — он провел рукой по лицу. — Господи, я, наверное, правда похож на ненормального.

— И да, и нет, — сказал Бен, положив руку Мэтту на плечо. — Гиллспай прав. Что-то происходит. И мне все больше кажется, что это связано с домом Марстенов. Кроме меня, только эти люди недавно появились в городе. А в себе я уверен. Мы поедем туда вечером? Помните наш разговор?

— Если хотите.

— Хочу. А сейчас вам нужно поспать. Я свяжусь со Сьюзен, и мы заедем за вами к вечеру.

— Ладно, — Мэтт замялся. — Я еще кое-что не сказал вам.

— Что?

— Смех, который я слышал — или думал, что слышал, — был смехом ребенка. Жутким, бездушным, но явно детским. Если вспомнить историю Майка, сразу кажется, что это Дэнни Глик.

— Да, конечно.

— Как вы думаете, его бальзамировали?

— Не очень тщательно. Они должны были выпустить из него кровь и заменить формальдегидом или еще какой-нибудь жидкостью. И извлечь внутренности.

— Интересно, сделали ли это с Дэнни? — спросил Мэтт.

— Вы достаточно знакомы с Карлом Формэном, чтобы узнать у него это?

— Да, я думаю, что смогу это сделать.

— Тогда сделайте.

Они поглядели друг на друга еще немного, и в этом взгляде была некоторая напряженность; Мэтт пытался совместить весь свой рациональный опыт с явной иррациональностью случившегося, а Бен — подобрать слова для того, что он чувствовал, но не мог понять.

Когда он вошел, Ева гладила и одновременно смотрела лотерею по телевизору. Выигрыш там дошел до сорока пяти долларов, и ведущий в очередной раз крутил стеклянный барабан с номерами телефонов.