Роберт Чамберс - Пенумбра. Шесть готических рассказов.

В конце концов, она была прекрасно отреставрирована. Мастер был вынужден признать это. Были соблюдены все, даже мельчайшие условия для успешной реставрации. Раствор клея был достаточно густой, и склеить удалось всё с первой попытки. Погода, в свою очередь, была тёплой и сухой, что имело очень большее значение в деле починки кукол в мастерской. Но шрам, едва ли заметная тонкая линия, протянувшаяся через всё лицо вниз, справа налево, — всё ещё была видна его опытному глазу.

Наконец, ему пришлось признать, что он больше ничего не может сделать, кроме того, служанка уже дважды приходила узнать, готова ли кукла, напрямую намекая на то, что работа над ней несколько затянулась.

— Нина ещё не до конца окрепла, — отвечал каждый раз мистер Паклер, потому что не мог решиться на прощание с ней. И, сейчас, сидя за своим рабочим, прямоугольным столом, Нина лежала перед ним в последний раз, а рядом стояла большая коричневая бумажная коробка для неё. При мысли о том, что ему придётся положить её туда, накрыв салфеткой её милое личико, закрыть крышкой и перевязать верёвочкой, его взор мутнел, а на глаза наворачивались слёзы. Он никогда не сможет больше заглянуть в её бездонные, прекрасные, стеклянные глаза и услышать как её нежный, пусть и ненастоящий голосок говорит ему «Па-па» или «Ма-ма». Ему было очень тяжело смириться с этим.

В тщетной надежде отсрочить время неизбежного расставания, он переставлял туда-сюда маленькие бутылочки с липким цементом, клеем, камедью и краской, тщательно рассматривая каждую, а затем возвращаясь взглядом к лицу Нины. Все его рабочие инструменты лежали перед ним, кропотливо уложенные в один ряд, и он понимал, что больше никогда с их помощью он не сможет помочь Нине. Она должна быть достаточно сильной, в стране, где ему бы хотелось, чтобы не было жестоких детей, которые могли бы обидеть её. Ему хотелось, чтобы она просуществовала ещё как минимум сто лет с этой едва заметной линией скола на своём лице, что была свидетельством печальной истории, которая приключилась с ней на мраморных ступенях Карстон-Хауса.

Внезапно сердце Мастера переполнилось чувствами. Он резко встал с кресла и отвернулся.

— Эльза, — позвал он дрожащим голосом. — Ты должна будешь сделать это за меня. Я не могу спокойно смотреть на то, как она снова возвращается в коробку.

Итак, он отошел к окну, повернувшись спиной к столу, в то время как Эльза сделала то, что не позволяло сделать ему его сердце.

— Ты сделала это? — спросил он, не оборачиваясь. — Тогда забери её, моя милая. Надень свою шляпку и поскорее верни её в Карстон-Хаус. Когда ты уйдёшь, я снова примусь за работу.

Эльза давно привыкла к такому весьма не обычному отношению своего отца к обычным куклам, и хотя она никогда не видела его настолько тронутым расставанием, она не была сильно удивлена этому.

— Возвращайся поскорее, — сказал он, когда услышал, как её рука отодвигает задвижку. — Сейчас уже так поздно. Я понимаю, что не должен посылать тебя в такое время, но я не могу больше терпеть это мучительно ожидание разлуки.

Когда Эльза исчезла в проёме двери, он отошел от окна и сел на своё рабочее место за столом, ожидая, когда девочка вернётся домой. Он прикоснулся к месту, где буквально только что лежала Нина, нежно проводя рукой по столу, и тут же вспомнил мягкое, матовое, розовое личико, стеклянные глаза и золотые локоны волос, пока почти по-настоящему не увидел их.

Время тянулось медленно, и вечер обещал быть долгим, поскольку на дворе стояла поздняя весна. Очень скоро совсем стемнело, а Эльза всё ещё так и не вернулась домой. Её не было уже полтора часа, что было уже на много дольше, чем он мог ожидать, поскольку от Белгрейв-стрит до Карлстон-Хаус было всего-то около полумили. Он, было, подумал, что малышку, должно быть, заставили подождать, но когда сумрак усилился, он не на шутку забеспокоился, и чтобы снять напряжение начал расхаживать туда-сюда в полумраке мастерской. Он больше не думал о Нине. Всего его мысли находились где-то там, с его, такой милой, такой живой девочкой, которую он так сильно любил. Неопределённое, тревожное чувство медленно нарастало в его сознании. Липкий холодок прошелся по спине, взъерошив волосы на затылке. Он был бы рад сейчас любой компании, лишь бы только не оставаться наедине со своими мыслями ещё дольше. Тревога медленно, но верно превращалась в страх. Он что-то бубнил себе под нос с сильным немецкий акцентом. Он говорил себе, что он старый глупец, который даже не может найти спички в своём собственном доме и тоже начал переживать по этому поводу. Он точно знал, где они должны были бы быть. Он никогда не перекладывал их, держа всегда в одном месте — рядом с небольшой жестяной коробочкой, в которой он держал куски цветного воска для опломбирования и пару рабочих инструментов. Но он всё равно не как не мог найти их.

Он был абсолютно уверен, что с Эльзой что-то случилось. По мере того, как его волнение нарастало, он чувствовал, что ему стало бы легче, если он сможет зажечь свет, и посмотреть который сейчас час. Он снова назвал себя старым глупцом, и звук его собственного голоса испугал его в сущем сумраке. Он не мог найти спички.

За окном всё было серое. Тем не менее, ему пришло в голову, что он сможет различить который сейчас час, если подойдёт к нему поближе. К тому же, это бы точно помогло ему достать спички из шкафа. Он отодвинулся от стола, встал со стула, и медленным шагом направился к окну.

Он остановился. Что-то преследовало его в темноте, барабаня по дощатому полу, словно это были чьи-то маленькие ножки. Он на мгновение замер и почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове. Нет ничего страшного. Он всего лишь старый глупец, и теперь у него было этому доказательство. Затем он сделал ещё два шага вперёд, и был вновь уверен, что слышал небольшие постукивания неподалёку. Он повернулся спиной к окну, плотно прислонившись к распахнутым створкам, пока стекло не лопнуло, и он не столкнулся лицом к лицу с темнотой. Всё было как обычно, и в комнате царила тишина: пахло клеем, цементом и опилками.

— Эльза, это ты? — спросил он, и был поражен тем, каким испуганным был у него голос. Ни кто не ответил. Тогда он подошел к часам, и попытался рассмотреть, сколько сейчас было времени, раз за окном уже серели такие глубокие сумерки. Он чувствовал, что это была не обычная тьма. Насколько он мог видеть, было три или две минуты чего-то. Он определённо был долгое время один. Его начало трясти. Он очень боялся за Эльзу, оказавшейся одной на улицах Лондона в столь поздний час. Он рывком метнулся через комнату к двери, и когда он лязгнул засовом, он вновь услышал звук маленьких ножек позади себя.

— Мыши! — тихо пробубнил себе под нос он, открывая дверь.