Кристиан Бэд - Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей

Поднялся с откоса сухого, душистого Родим, ласково коснулся ладонью травы — словно собаку погладил. И тут же гибкая волна приязни обдала всё его тело. Покосился недоверчиво Родим на Темелкена: неужто и теперь не чует? Сердце ж дрогнуло? И по телу пошло?

Нет, не чует Темелкен. Иначе с ним надо. Вот ведь коня же чует… А как же земля-кормилица? Свет чистый творящий? И ведь не всё так потерял он, как полечи. Чует Родим, есть и в Темелкене небесный свет Сварги. Но неужто кресова в нём больше, чем в волках Нетвора?

— Пойдем уже, — сказал Родим вместо дум простое. — Скоро к реке выйдем. А там и городище. Так полечи живут. С одной стороны, им берег обрывистый опора, с другой — лес, а с третьей, глядишь, и Своерад пожалует. Сейчас уже и частокол будет — повыше лесного нашего. Вона.

— Не больно-то для города высок, — смеется Темелкен.

— А чем выше оно — тем нам же страшнее. Знаешь, как вой в самый трудный поход пойдёт? Босой да безоружный. Чтоб от берегинь не отгородиться, чтоб всё, что растёт и дышит — помогало. А с оружием в чужой лес войдешь — глядишь — и он на тебя клыки и когти выймет… Ну, да полечи, — они иначе. И у склатов ещё выше стены, я видел. Стены они из камня самодельного кладут. Леса-то там такого мало… Смотри же, мы с высокого места идем: нам и городище — как на ладони. С обрыва-то, гляди, совсем не взять его. Хотя оврагом старым, если пойти — малым войском близко встать можно. Риск большой, однако, заметят что. Хотя Своерад злой, в запарке и сдуреть может.

— А лесом? Вон те ворота — в лес?

— Лес-то с завалами да рогатками сделан. Ратник так упреет, что и биться ему уже не в мочь будет.

— Неужто лоб в лоб пойдет Своерад?

— А чего ему? Ратников у кмеса молодого мало. Тут, перед воротами, и перебьют всех.

— Посредине высокое здание — это кмес живёт?

— Посредине — то? Детинец, для предков место…

— Кладбище что ли? А я думал — храм какой?

— Оно и есть место святое. Там — лучшие из рода нашего. Последний путь свой ведут. Раньше, помню, в особые места святые увозили чуров, теперь дороги заросли, в детинец сажают. А рядом — лобное место. Видишь — люди там. И полечи, и гости торговые.

— Да как же ты различаешь, что гости?

— А по одёже.

— Вот ведь глазастый, я-то не различаю.

— И я коням сказки сказывать не умею, — засмеялся Родим. — Ну, а теперь больше слушай уже. Говорить — потом будем.

И он твердо и скоро зашагал к расхлебененым деревянным воротам на простых кожаных петлях, около которых было необычайно много, по началу-то лета, всякого люда.

— Здоров будь, Будим!

Дернулся угол рта молодого кмеса. Несдержан был Будимир, не по нутру ему пошла фамильярность дядьки, напомнившая о детском прозвище — Будим, крикун, что спать не дает. Дядькино счастье, что собрались уже родичи и поратники. Некогда ему с дядькой… Дернулся угол рта, ничего не сказал молодой кмес.

Видел стоящий на большом кмесьем дворе Родим. Понял — проиграна война. Сомнет их Своерад уже воинской выдержкой. А главы родов да старшие поратники еще до начала схода спорят промеж собой. Таким твердая рука нужна, не крикун малолетний. И на чужого кмеса Своерада смешно уповать — пожжёт городище да селища, чтоб рати доля, да боялись чтоб. Надо или бросать всё нажитое да уходить, или через степь идти, к склатам. Помощь у конных просить. Обучит, небось, Темеля. Откроет им секрет конного строя. За то пойдут с ними против Своерада. Тайком надо конных привести. А, битвы дождавшись, — взад Своераду ударить, други, мол, княжьи люди. Другина.

Задумал Родим, успокоился. Ну, вот и идти бы пора, чего ждать? Да Нетвор спросит. Остался.

Заголосили уже: «Слова, слова кмесу!»

Вышел молодой кмес. Мало дисциплинированные полечи продолжали гудеть между. Кмес похож был на посаженного на шесток петушка, все оглядывался да шею драл. Глядел, когда коня приведут. Привели.

Конь — не чета Яше, но и того жалко. Знал Родим, сейчас ему кровь пустят, гадать будут, удачно ли пойдет вражда. Темелкен, видел краем глаза Родим, кулаки сжал: коней, как людей, любил.

Только неладно пошло, придержать коня не догадались, вырвался он из нетвердых рук кмеса, кровью его залил. Кто постарше, головами качать начали. Понял Родим, что перебежчики к Своераду пойдут теперь, мол, не удержал раненого коня кмес, тяжелый будет бой, много крови прольется, рисковать стоит ли? А конь уже пал с тяжким хрипом в пыль. Глаза закатил. Кмес — молодой петушок — закричал: победа, мол, будет. Словно сомневался, что, если коню жилы вскрыть, сдохнет ли?

Родим видел, колеблются многие, торговые особенно. Стоит ли молодой кмес рода своего? Если бы знали, что примет Своерад отступное… А то ведь и не примет. Ладно бы данью обложил — под корень срежет. Ратников много у него, на всех готовой земли не напасешься. С восхода степняки теснят, на север пути холод закрыл, на юге — племена сильные, чужие. Куда пригоднее соседей с готовой земли согнать, своим дать.

А тут брюхо коню вспороли. Кишки комом упали. Хороший знак, удачный. Кто понимает — ближе подошли. Похоже, что не покинули боги, хоть кмес слаб — дело верное будет. Загомонили полечи, оживились. И у Родима ком с сердца упал — к Своераду не побегут. А то ведь побил бы и безоружных. Видал его раза два Родим. Хватило. Морда у Своерада красная, глаза желтым жиром заплыли, похоже, что и сердце в жиру искать пора.

Посмотрел побратим на Темелкена, а тот белее мертвого, так коня ему жалко. Приобнял его: «Ладно, ладно, Темелька…» Увел, пока шумели. Негоже было, чтоб поняли полечи, что не только лицом чужой он им.

Дева-мать склатская колыбель бы качала — и то не услышала. Родим, как хорек, через стену переметнулся, как вода — в храм протёк. Воздух не дрогнул, огонь не вскинулся.

Одежда на Родиме новехонькая, на груди и на опояске — все положенные обереги, на плечах — знак воинский — волчья шкура. В красном углу сел, руки ладонями вверх на колени положил, чтобы видели — ни ножа у него, ни висеня тяжелого.

Парнишка утром пришел у алтаря прибрать — да как крикнет, как побежит! Но родовичи склатские не сразу подошли, поняли, что к чему.

Всё, что положено потом было — перетерпел Родим, рассчитали они с Нетвором, что дальше угроз и крика дело не пойдет — один волк пришел, не стая. Так и вышло.

Едва солнце через полдень перевалило, четверо старейшин склатских вышли из-за укрепленных стен. За ними, в некотором отдалении вооруженные воины вели Родима: не связанного, но плотно взятого в копья.

В самое пекло дошли они, наконец, до священной приграничной рощи. Старейшины остановились. Спустя время, подошли волки. Тоже двумя группами — впереди киян Нетвор, да водун, да Растан, да Бивой-старый, сзади — молодые. Темелкена Родим не видел, но знал, что в плотной группе воев и он идет.