Луиза Морган - Ведьмы. Запретная магия [litres]

Урсула и не пыталась вести его. Она плакала от отчаяния, горя и потрясения, а когда конь наконец, спотыкаясь, остановился, соскользнула с его спины на землю. Они стояли вдвоем: она – прислонившись к крупу коня, а тот – уронив голову в изнеможении.

Урсула поняла, что они вернулись в Орчард-фарм, только когда наконец подняла опухшие от слез глаза. Ее бедные козы уже перестали блеять. Пони сгрудились в углу загона, прижавшись друг к другу, словно чувствовали, что что-то не в порядке. Дверь в кухню была открыта и висела на оставшейся петле.

– Подожди, – хрипло сказала Урсула Арамису, и он остался стоять, опустив голову так низко, что она испугалась: вдруг жеребец не сможет восстановить силы?

Она побежала через ворота и дальше по тропинке к кухонной двери. Она не потрудилась даже закрыть ее и сразу бросилась в кладовую за книгой бабушки. В считаные секунды она вернулась. Схватив полбуханки хлеба и головку сыра, лежавшие на столе, Урсула сунула их в пустой мешок из-под муки и поспешила к Арамису.

Налетевший ветер и заходящее солнце давали понять, что день подошел к концу. Урсула положила мешок на лошадь, постояла, глядя на любимую ферму, на дом, в котором надеялась дожить свой век, на кладбище, где собиралась быть похороненной. Она заберет кристалл из тайника в пещере, и они с Арамисом навсегда покинут Корнуолл. Они оставят Орчард-фарм. Оставят искалеченное тело Нанетт в могиле под водой. Оставят Моркама томиться в его праведном одиночестве.

Второй раз за этот ужасный день Урсула почувствовала искушение сдаться, отдать свою жизнь, как это сделала ее мать.

Но у нее был ребенок, о котором нужно было думать. Ее дочь.

Именно в этот момент дитя шевельнулось. Оно ворочалось в животе Урсулы с не допускающим сомнений чувством приближающейся жизни. Опухшие глаза Урсулы обожгли новые слезы – слезы скорби, ужаса и благодарности.

Она взялась за поводья и направила Арамиса в сторону горы. Ради ребенка, ради рода Оршьер – они выживут.

1886 год

Ирэн отряхнула юбку и вышла с огорода через решетчатые ворота в каменной стене. Нахлобучив соломенную шляпу пониже, чтобы отгородиться от уэльского солнца, она повернула на пыльную дорогу, ведущую к одноэтажному дому. Она была уже на полпути к нему, как позади раздался все нарастающий топот конских копыт. Девушка сошла с дороги на заросшую обочину у леса.

К ней приближалась лучшая двуколка во всем Грандже. Управляла ею пухлая дочка хозяина, а в упряжке бежал его любимец – серый в яблоках конь. Хотя Ирэн это злило, она сделала реверанс, когда двуколка проезжала мимо. Блодвин Хьюз взмахнула хлыстом в знак признательности за оказанное почтение, и серый в яблоках пустился легким галопом. От колес поднялась пыль и заклубилась вокруг Ирэн, которая устало шла дальше, прикрывшись подолом фартука, чтобы пыль не забилась в нос и рот.

Несомненно, Блодвин направлялась в Тенби на чашечку чая, а может, нанести визит своей портнихе в ателье на Хай-стрит за городской стеной. Ирэн представила себе, как она подъезжает на двуколке к конюшне, как мальчик-конюх помогает ей спешиться. Потом Блодвин раскрывает зонт и прогуливается мимо голубых и желтых домов, а вдалеке отливает зеленью море. Горожане кивают при встрече, обращаясь к ней «мисс Блодвин», и торопятся распахнуть двери своих домов при ее приближении…

От этих мыслей у Ирэн в груди закипело яростное негодование, и, переступив порог дома, она хлопнула дверью с излишней силой, из-за чего на полке открытого камина задребезжала чугунная супница.

Стоявшая у раковины Урсула обернулась, приподняв брови:

– Какая агрессия! Что на этот раз?

Ирэн сняла шляпу и швырнула ее на крючок.

– Ненавижу эту девчонку!

– Какую же девчонку ты имеешь в виду?

Голос Урсулы звучал мягко, но Ирэн было не обмануть: пока что мать просто терпела ее плохое настроение.

Она похлопала по своей хлопчатобумажной выбойчатой юбке, стряхивая с нее пыль.

– Блодвин Хьюз.

– Мисс Блодвин.

Ирэн фыркнула:

– Да знаю я, мама. Мисс Блодвин. Глупая коротконогая мисс Блодвин, которая едет в Тенби за новым платьем, хотя в нем она будет не краше, чем в том ужасном наряде, который на ней сейчас.

– Мастер Хьюз дает нам кров, Ирэн. И работу.

– Терпеть не могу работу.

Она поняла, что, вероятно, зашла слишком далеко. Голос Урсулы зазвучал жестче, а брови сдвинулись.

– Ты бы скорее не смогла терпеть голод. Или сон под открытым небом.

Ирэн достаточно часто слышала эту историю и не выносила, когда ей напоминали об этом. Ее вины в том, что матери пришлось бежать из Корнуолла, имея при себе только шайрского жеребца и магический кристалл, не было никакой! Она прошла через комнату, чтобы снять с вешалки чистый фартук.

– Все тратится на нее, – пробормотала она. – Когда у тебя или у меня было новое платье?

– Если хочешь платье, я спрошу в Грандже. Они дадут нам отрез ткани.

– Мама, я не хочу шить себе платье сама! Я хочу, чтобы его сшили для меня, чтобы оно отлично сидело и чтобы на корсете были пластинки, шнуровка и турнюр [54].

– И что же, дочь моя, ты бы делала с таким платьем?

Ирэн услышала жесткие нотки в голосе Урсулы, но уже разошлась вовсю и не могла остановиться.

– А почему бы мне не носить его? Почему я должна чахнуть в доме с тремя комнатами, ходить в поношенных сапогах, чистить хлев и курятник?

– А почему ты должна жить в Грандже, и чтобы тебе все прислуживали? Что ты дала миру?

– Разве эта толстуха Блодвин когда-нибудь что-то дала миру?

– Она родилась с привилегиями, Ирэн. Так уж ей повезло.

Эти слова прозвучали резко. Урсула протянула дочери нож для чистки овощей и пару картофелин.

– Не забывай, тебе тоже повезло. У тебя есть свое наследие.

Ирэн презрительно усмехнулась в ответ:

– Ах да, колдовство! Какой от него толк, если мы все время работаем, как животные, и живем, как крестьяне?

Она взмахнула ножом, указывая на тесный дом, запачканный сажей камин, тяжелый дубовый стол, плохо сочетающиеся кресла и разные масляные лампы.

– Мы не крестьяне, – огрызнулась Урсула, – хотя вполне могли бы ими быть, если бы мастер Хьюз не дал возможность пропащей женщине в положении зарабатывать себе на жизнь.

– Я не хочу жить на подачки!

– Подачки?

Урсула швырнула на стол тушку поросенка для жаркого, которую перевязывала, и, развернувшись, схватила дочь за руку. Она все еще была сильной женщиной, широкоплечей и мускулистой, с мужскими руками и мужской храбростью. В ее глазах загорелся темный огонек, и Ирэн поняла, что точно зашла слишком далеко.

– Послушай-ка меня, Ирэн Оршьер. Все, на что мы живем, я заработала усердным, чистым и тяжелым трудом.