Луиза Морган - Ведьмы. Запретная магия [litres]

– Едва ли чистым… – начала Ирэн, но Урсула так сильно встряхнула ее руку, что боль пронзила плечо до самой шеи.

– Чистым и честным! – выкрикнула она. – И я не позволю тебе говорить иначе!

Глаза Ирэн обжигали слезы. Она потерла руку в том месте, где пальцы матери оставили синяк.

– Я только хотела сказать… что выгребать навоз и ворошить солому в курятнике…

Урсула глубоко и шумно вздохнула и снова повернулась к столу:

– Ирэн, я все знаю. Это не та жизнь, какой бы тебе хотелось.

– Если бы хоть отец…

Не оборачиваясь, Урсула предостерегающе подняла руку:

– Прошу, не начинай опять. Себастьен делает все, что может.

– Его никогда здесь нет!

Урсула снова вздохнула. Она не повернула головы, но ее голос был острым, как нож для чистки овощей.

– Он здесь так часто, как только может. Гранджу может понадобиться музыкант один-два раза в году. Да еще если в Тенби свадьба или похороны… Для него этого недостаточно. И ты это знаешь.

Ирэн знала, что на этом следовало бы остановиться, но боль не угасала. Она никогда не знала, когда приедет Себастьен. Он будет учить ее французскому и паре несложных аккордов на арфе, а потом снова исчезнет – и арфа вместе с ним. Он был так не похож на мать – с нежными, чистыми руками, в одежде без единого пятнышка, с безупречными манерами. Она принялась чистить картофель быстрыми и яростными движениями ножа, но заговорила уже примирительным тоном:

– Хотела бы я поехать с ним, когда он отправляется странствовать.

Голос матери тоже смягчился, но все же в нем звучали нотки предостережения:

– Ирэн, я знаю. Ты понимаешь, почему это невозможно.

Ирэн разрезала картофелины на четыре части и бросила в котелок, стоявший на полке в камине. Затем, подобрав юбки, опустилась на колени и подкинула дров в огонь.

– Если мастер Хьюз так необыкновенно щедр, почему же он не позаботится о том, чтобы у нас была настоящая плита? – пробормотала она вполголоса, чтобы мать не услышала.

Ирэн подозревала, что мать считает ее ленивой из-за того, что она слишком часто жалуется на работу на ферме. На самом деле девушку раздражали грязь и нечистоты. С самого раннего детства под ее ответственностью были цыплята. По мере того как она взрослела, Урсула прибавила к обязанностям дочери и уход за свиньями. Когда та попыталась возразить, Урсула ответила: «Что тебе не так? Свиньи – чувствительные создания, разумные».

– Ну и пусть сами чистят свой свинарник, – процедила в ответ Ирэн.

Тогда мать рассмеялась, но в дальнейшем жалобы Ирэн ее не забавляли. Урсула рассчитывала, что дочь будет полоть, копать и таскать тяжести, как она сама, и никакие сердитые взгляды Ирэн не могли ее в этом разубедить.

Единственной заботой, которую Урсула не просила – и, по сути, не позволила бы – свою дочь разделить с ней, был уход за шайрским жеребцом. Арамис был стар и уже не мог тащить плуг, но по-прежнему оставался серебристым красавцем. Впрочем, Ирэн была не против расчесывать его густую шелковистую гриву или ездить на нем там, где они были бы на виду у людей. Она бы с удовольствием прокатилась верхом на Арамисе по Гранджу, глядя сверху вниз на садовников, конюхов и доярок. А еще на мисс Блодвин и мастера Хьюза.

Урсула настояла на том, что заботиться об Арамисе будет только она. Мастер Хьюз позволил ей выделить небольшое пастбище для него – с навесом, где можно было бы укрыться от непогоды. Она каждый день кормила коня и ухаживала за ним, каким бы долгим или тяжелым ни выдался ее рабочий день.

Чтобы окупить расходы на содержание Арамиса, Урсула позволила мастеру Хьюзу свести старого жеребца с одной из его кобыл – прекрасной, серой, породы першерон. Кобыла привела сильного и красивого жеребенка для конюшни Гранджа. В один из редких дней, когда с работой можно было повременить, Урсула взяла с собой Ирэн посмотреть на жеребенка, которого Блодвин назвала Иниром. Том Батлер, объездчик лошадей, сказал, что мисс Блодвин приглянулся Арамис и она захотела, чтобы у нее был свой большой конь для верховой езды.

В конюшне в Грандже были широкие просторные стойла, наклонные гравийные дорожки, ухоженные загоны и современные печи на угольном топливе, благодаря которым холодными ночами лошадям было тепло. Как и в окрестностях, и в большом кирпичном здании самого поместья, там было безупречно чисто. Каждый раз при поездке в Грандж Ирэн, терзаясь черной завистью, становилась молчаливой и подавленной. Даже ливрея, хорошо скроенные брюки-галифе и высокие кожаные сапоги Тома Батлера заставляли ее чувствовать себя в хлопчатобумажных платьях безвкусно одетой и незаметной. А стоило появиться мисс Блодвин в одном из изысканных костюмов для верховой езды, постукивая украшенным кожаным плетением хлыстом, кивая фермерше и ее дочери так, словно была королевой, тоска Ирэн усиливалась еще больше. Она приседала в реверансе, как велел ей долг, потупив глаза, но не из смирения, а чтобы скрыть полный алчности взгляд.

Она прекрасно знала, что более красива, умна и даже образованна, чем хозяйская дочь. Отец-трубадур научил ее бегло говорить по-французски, мать – читать и складывать цифры. А еще Урсула заставляла ее расшифровывать записи на старофранцузском в старинном гримуаре.

У Ирэн и в самом деле было много достоинств. Но смирение к ним не относилось.

Равно как и терпение.

Когда они возвращались домой после того, как в очередной раз ходили посмотреть на жеребенка, Урсула сказала:

– Думаю, он вырастет красавцем. Такой хорошенький, серый в яблоках. Конюх сказал, что скоро начнет объезжать его.

– Не понимаю, почему тебя это волнует, мама, – отрезала Ирэн. – Он не твой. Тебе никогда не позволят на него сесть.

Урсула с несвойственной ей мягкостью ответила:

– Ирэн, я бы хотела, чтобы ты называла меня «маман». И я чувствую, что Инир в какой-то степени мой, ведь Арамис принадлежит мне, а Инир – его частичка.

– Арамис – просто конь.

– Он гораздо больше, чем просто конь. Если бы не он, меня не было бы в живых, да и тебя тоже.

– Не выношу, когда ты так говоришь!

Они шли по дороге. Поместье осталось позади, закрывая закатное солнце. Над лесом мигали звезды, словно вспорхнувшие с темной кроны деревьев. Их дом, приземистый и невзрачный, напоминал съежившегося, испуганного щенка. Над плоской крышей вилась тоненькая струйка дыма.

Урсула остановилась и посмотрела на дочь. Исчезающий свет выхватил морщинки на ее лице и серебристые пряди в темных волосах. Ирэн поразилась, заметив эти признаки старения. Урсула казалась вечной, как морские утесы вдоль Касл-бич, и уж никак не мягче, чем эти грозно нависающие валуны.

– Я знаю, что ты несчастлива, и понимаю тебя. Я тоже чувствовала себя неудовлетворенной в шестнадцать, – сказала Урсула.