Владимир Фёдоров - Сезон зверя [litres]

«В волейбол, видно, играть перестали», – отметил про себя Валерка, глядя на сильно покосившиеся столбы для сетки, которые он сам когда-то вкапывал.

А в их пору по вечерам у края площадки даже выстраивалась очередь – от пятиклассников до пенсионеров. Играли «на вылет», потерпевшие поражение тут же уступали место другим. Он всегда старался попасть в одну команду с Маринкой и бросался очертя голову «вытягивать» каждый неловко принятый ею мяч. Уходил с площадки в синяках, но с гордостью чувствовал на себе благодарные Маринкины взгляды. А однажды они поссорились из-за какого-то пустяка и целую неделю не разговаривали. И стоило Маринке выйти играть, как он демонстративно уходил «учить уроки». А на самом деле вставал в своей комнате за штору и смотрел в щелку за ней.

Из щемяще-сладкого плена воспоминаний Валерку вырвал неожиданно раздавшийся совсем рядом голос:

– Молодой человек, вы кого-то ищете?

– Да нет, нет, – смущенно улыбнулся Валерка, повернувшись к незнакомой женщине. – Просто задумался… Вспомнил… Жил я здесь когда-то…

– А-а, – протянула она равнодушно и привычно направилась в Маринкин подъезд.

Валерка медленно побрел к гостинице. Слишком многое напомнило ему вчера и сегодня о тех годах, о Маринке. Тогда ведь казалось, что ничего особенного между ними нет, он даже и любовью это назвать не мог. А впрочем, что он знал тогда про любовь? Ничего. Но вот прошло четыре года, и никто не смог вытеснить Маринку из его сердца. Были, конечно, у него знакомые девчонки, были свидания, были дни, когда ему казалось, что он любит и любим. Но потом все это меркло в сравнении с ней. Интересно, узнай Маринка сейчас об этом, что бы она сказала? А ведь так и уехала тогда, не ведая, что творится у Валерки в душе. Да и он сам-то был хорош…

Вертолет заложил крутой вираж, вписываясь в узкую межгорную долину. Валерка невольно ударился лбом о стекло иллюминатора и снова возвратился из своих воспоминаний в реальность.

– Долетели! Сейчас садиться будем! – довольно прокричал второй пилот, высунувшись из кабины в салон.

Отыскать в горах площадку для базы отряда, и такую, чтобы устроила на весь сезон, – дело непростое. С одной стороны, ее надо максимально подтянуть к месту работ, то есть к скальным обнажениям, а с другой – оставить в пределах границы леса и достаточно полноводного ручья или речки, чтобы потом не бегать за водой и дровами за несколько километров.

Высокая правая терраса в среднем течении Улахан Юряха, поросшая листвяком вперемежку с редкими толстыми тополями, подходила, можно сказать, идеально. Четыре с половиной километра она тянулась вверх по ручью до самой высокой точки площади поиска – вершины горы Надежда, на склонах которой и были засечены геологами Дальстроя еще в первые послевоенные годы золото-кварцевые жилы. Вторая половина террасы, чуть поменьше первой, тянулась вниз, до впадины ручья в речку Тыры – в пределах зоны предполагаемой золотоносной россыпи. Так что все лето с поисковыми маршрутами, шлиховкой и горными работами перемещаться придется неподалеку – в границах собственно этой долины да двух соседних за водоразделами справа и слева, в которых тоже есть вероятность что-то найти. Правда, лошадей нельзя постоянно держать при базе – травы маловато, но зато ее достаточно на берегах Тыры, где стоит зимовье каюра Афанасия. Туда он и будет отгонять их на выпас…

По-хозяйски прошагав еще раз вдоль вытянувшейся по-над яром целой цепочки палаток, Белявский остался доволен. Конечно, можно было бы обойтись и меньшим числом этих летних геологических домов, но полевой сезон – вещь тонкая. Когда крошечная горстка людей заброшена на несколько месяцев куда-то к черту на кулички и совсем не для приятного времяпрепровождения, а для тяжелого и порой нервного, опасного труда, то не надо с самого начала вносить в нее какие-то напряжения. Это знает любой начальник-геолог, тем более такой опытный, как он, оставивший за спиной уже двадцать пять сезонов. Пусть каждый устраивается, как и с кем ему хочется. Вот и нынче целых семь палаток поставить пришлось. Студентке, понятное дело, отдельную надо, не будет же жить вместе с мужиками. Тамерлан тоже сроду ни с кем не жил. Полковник – всегда только со своей Найдой, так в обнимку и спят. Правда, решили, что он будет иногда по необходимости Афанасия на постой принимать. По двое поселились только студент с чехом да сам Белявский с Вадимом. Еще две палатки – под продуктовый склад и взрывчатку…

– Что, Ильич, смотр делаешь? – откинув брезентовое полотнище, высунулся наружу сияющий Полковник, все еще не верящий в свое чудесное избавление и перемещение из холодной и смрадной камеры в зазеленевший таежный рай. Он еще с вечера, впервые за последний месяц наевшись до отвала, но так и не напившись всласть густого ароматного чая, уже булькающего в горле, первым делом старательно побрился. Потом, как мог, обмылся в ручье, переоделся в новые брезентовые штаны и штормовку с капюшоном. Обустроился в палатке, установил по всем правилам маленькую железную печурку. И снова вернулся с кружкой к костру. Насыпал с горой и поставил рядом на бревно миску галет. Найда примостилась рядом. Когда они легли спать, не слышал никто. Но сегодня, буквально наутро, Белявскому показалось, что щеки Карпыча заметно порозовели и даже часть глубоких морщин на его лбу, напоминающем меха старой гармошки, как будто успела немного разгладиться. «Вот жизнь у человека… – задумался, глядя на Полковника Белявский. – Классический бич в классической расшифровке этого слова – бывший интеллигентный человек… Сам себя сгубил… А ведь до сих пор руки золотые, да и голова никогда пустой не была…»

– Смотр, говорю, Ильич, делаешь? – напомнил о себе Полковник.

– Да, смотр, в некотором роде, – откликнулся Белявский. – Вот, думаю, Карпыч, если кто с вертушки на нас глянет, может подумать, что приличная партия стоит, а не отряд из восьми человек…

– Эт точняк, – согласился Полковник. – Зато по-барски, без стеснений. Правда, Найда? – Он потрепал за ушами вынырнувшую из палатки собаку. Та, словно соглашаясь, довольно тявкнула.

– И место как будто неплохое.

– Да, тут уж паводком не зальет. А бывало дело – плавали. Не, по всем статьям – чистейший минерал! – добавил Полковник в конце свою любимую присказку, которую он применял как высшую форму восхищения. И в порыве чувств добавил: – Спасибо тебе, Ильич, за вчерашнее! Век не забуду! Отработаю! Век помнить…

– Не стоит, Карпыч, мы же свои люди, – остановил его Белявский, подумав о том, что с годами жесткая северная жизнь и из него самого, отпрыска древнего аристократического рода, интеллигентного молодого человека сделала расчетливого и даже циничного прагматика. Знала бы его бедная мама, за что ее сыночка так благодарит этот опустившийся, но искренний человек… Столь эффектная и благородная операция по спасению Полковника была смоделирована им заранее. Выдав Карпычу аванс, который был просто обязан выдать перед полем по договору, Белявский прекрасно понимал, что Полковник сразу же запьет и бесследно канет на неделю-другую в каких-нибудь поселковых бичевнях. Отыскать его там, понятное дело, будет практически невозможно. А терять такого промывальщика в нынешнем сезоне никак нельзя. Поэтому Белявский принял превентивные меры. Он просто позвонил начальнику райотдела, своему хорошему знакомому, и попросил в первый же вечер упрятать Полковника сотоварищи в КПЗ, а уж найти причину для ареста бичей милиционерам труда не составило. Сразу же договорились и о том, что на третий день утром, перед самым вылетом, состоится «спасение» заблудшего.