Джеймс Реннер - Затворник с Примроуз-лейн

Что происходит? – попытался он спросить, но не смог. Дэвид попробовал пошевелить руками. Он чувствовал их, но они его не слушались. Пухлые детские пальчики все так же держали руку Мелинды. Они прятались. Он всегда залезал в шкаф для обуви, когда играл в прятки, вспомнил Дэвид. Это был шкаф в однокомнатной квартире в Гарреттсвилле, которую мать снимала после развода.

По квартире разносился ее голос. Она была в гостиной и говорила по телефону.

– Нет. Нет. Я знаю. Да. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Ему меня не вернуть, черт подери! Он знает.

«Что, если я тут застрял? – подумал Дэвид. – Как в видеомагнитофоне: нажал случайно кнопку “Воспроизвести с начала” и теперь вынужден смотреть, как моя жизнь снова идет передо мной, все тридцать лет». Он сделал усилие, чтобы открыть глаза, хотя они были открыты, проснуться, как будто это был сон – а не та эпизодическая память, о которой предупреждала доктор Поподопович.

Проснись. Проснись. Проснись.

С кем бы ни говорила его мать, она была на взводе.

– Он знает, – сказала она. – Нет, не об этом. О нас. Он только не знает кто. И я ему не скажу.

Мелинда крепко держала его руку. Он почувствовал, как помимо своей воли наклоняется вперед и приникает к щелке в двери. Снаружи, на кухне, мать наливала виски в ярко-красную пластиковую чашку. Она плакала.

– Знаешь что? – сказала она в трубку. – В жопу себе засунь свои извинения, о’кей? Тебе надо было тогда меня оставить. Оставить меня в покое.

Дэвид не хотел видеть этого. Не хотел знать неприятных деталей развода. (Однако, похоже, должен был, иначе зачем память перенесла его именно сюда?)

Проснись!

Он почувствовал, как его тело поднимается вверх, и услышал шум океана и неистового порывистого ветра.

– Проснись!..

– Проснись! – завопил он в пустой комнате.

Глаз он не открывал, потому что они и так были открыты. Мгновение назад он парил во мраке и вот уже сидит в постели. От смены перспективы невыносимо закружилась голова. Дэвид проковылял в ванную и свалился перед унитазом. Его рвало желчью. Жгло горло. Лоб горел куда сильнее, чем при обычной лихорадке.

В дверь громко постучали.

– Кто…

Его опять вырвало. Постучали настойчивей. Дэвида начало трясти.

«Клерк на стойке внизу , – подумал он. – Кто-то, должно быть, услышал, как я кричу, и позвонил ему».

Стук не прекращался. Дэвид с трудом встал на ноги и пошел к двери. Он уже чувствовал, как приближается новый приступ, он уже чувствовал, как внутри черепа нарастает электрическое напряжение, грозящее разродиться ударом молнии. Он понимал, что надо добраться до двери, отпереть ее, чтобы ему помогли. Но вряд ли он сможет, приступ настигнет прежде.

«Началось», – подумал он.

Если воспоминания завладеют его сознанием, тело упадет на пол. Он не очнется вовремя, чтобы утолить голод и жажду. Он может упасть навзничь и задохнуться собственной рвотой. Доктор Поподопович предупреждала, что будет плохо, но Дэвид никогда не думал, что ломка может убить его.

Он дотянулся до щеколды, и в этот момент его мозг снова взорвался. Успел ли он открыть дверь и повернуть ручку? – гадал Дэвид падая. Шансы были пятьдесят на пятьдесят. « Ирония судьбы, – подумал он, проваливаясь в новое воспоминание. – Меня может убить лекарство, которое я принимал для того, чтобы не покончить с собой».

Он подумал о Рональде Маллетте – физике, у которого давным-давно брал интервью для «Индепендент». Маллетт рассказывал о так называемом парадоксе Зенона, забавной – но и пугающей – головоломке. Если объект падает, он должен сначала преодолеть половину пути до земли, затем половину пути от этой точки до земли, затем половину пути от следующей точки до земли, еще половину и еще… Реально ли сейчас добраться до пола? Или он будет преодолевать эти половины до бесконечности? Это для Дэвида уже не имело значения. Он потерял сознание задолго до того, как рухнул на пол. Его разум унесло новой бурей, вызванной нехваткой ривертина. Электрические импульсы взобрались по его мозговому стволу, охватили кору больших полушарий, поглотили сознание и отправили Дэвида в страну воспоминаний, с годами утерянных. Ломка их легко восстановила.

Он опять падал, но уже медленней. Теперь он был под одеялом на кровати, где спал рядом с отцом. Сколько ему было? Три, четыре года? После развода. Кокон одеяла удерживал его, когда он почти скатился с кровати и повис над самым полом. Отец спал крепким сном человека, отработавшего две смены. Дэвид вдыхал горькую вонь «Пабста», заменявшего отцу ужин, и удивлялся, почему он сам никогда не пьет это пиво, ведь он всегда любил его запах. Он слышал, как дышит отец – гораздо реже, чем маленький Дэвид. Иногда казалось, отец совсем не дышит, и это пугало сына. Кроме отца, у него никого не осталось. Мать уехала. Теперь она была неизвестно где. Временами они виделись, но промежутки между этими встречами были для него бесконечно долгими. Отец не может умереть и оставить его одного. Пожалуйста, пожалуйста! И отец снова задышал. И всегда так будет, успокаивался он. Сейчас ему тридцать четыре, а не три года, и отец жив-здоров. Это было воспоминание, не сон. Но похоже на сон. В одеяле было уютно. Он хотел бы там и остаться.

Но вот он на заднем сиденье в «фольксвагене», в желтой машине, которую мама называла «жуком».

– Держи голову пониже, Дэйви, – говорит она, такая стройная, красивая, черноглазая. Она сидит рядом, придерживая его одной рукой. Ее волосы спадают на плечи поверх кожаной куртки. За рулем дядя Айра. В машине пахнет марихуаной. Его только что похитили прямо с бабушкиного двора.

– Мы везем тебя домой, Дэйви, – сказал дядя Айра. – Не плачь.

Но он плакал. Захлебывался в плаче. Он хотел остаться с папой. Тот на работе и даже не знает, что его увезли! А что, если папа придет домой, а Дэвида там не будет, и папа подумает, что у него и не было сына? Или не будет знать, как его найти? Пожалуйста, отвезите меня обратно!

– Не плачь, лапушка, – сказала мама. Но сама тоже плакала.

Колледж. Первый теплый весенний день. 4 мая, Кентский университет. Дэвид стоит в почетном карауле на парковке Прентис-холла, там, где в 1970 году национальная гвардия Огайо стреляла и убила Уильяма Шредера. Через час Дэвида сменит другой участник специального подразделения имени 4 мая. В задумчивом молчании проходят бывшие выпускники, ежегодно совершающие сюда паломничество, некоторые с детьми.

– Что он делает, папа? – спросила маленькая рыжая девочка.

– Он отдает почести Биллу, – ответил мужчина. – Стоит на месте его гибели. Билл был моим другом. Я тебе о нем рассказывал.