Андрей Сенников - Девять

Яма.

Горохов повесил трубку…

Он не помнил, как вернулся домой. Люся спала.

В воскресенье, под видом прогулки он спустился в Яму…

А сегодня на семинарском занятии он уснул. Сон был неглубоким, окружающая действительность проникала в него каплями и растворялась в глухой темноте:

«По ночам гном добывает свои софизмы из рудных жил…»

«Заткнись…»

«Что с ним?..»

«Выглядит он хреново…»

«Может, порнушку ночью смотрел?»

«Да заткнись, ты, урод!»

Горохов открыл глаза и пересчитал студентов по головам прежде, чем осознал, что делает и почему. Лишних не было…

Дождь прекратился. Мелкие капельки серебряной пылью лежали на плечах, усеивали складки рукавов пальто. Ему никто не встретился. В это время года, даже собачники не забирались так далеко. Горохов оттолкнулся от древесного ствола, скоро совсем стемнеет. Икры натруженных ног противно ныли, ступни онемели. Он несколько раз шагнул, разгоняя кровь и осматриваясь. Яма сделала пируэт вокруг него. Деревья повернулись, словно партнёры в танце и замерли, как фигурки на крышке механической музыкальной шкатулки, словно внутри кончился завод, а он пружина этого механизма: старого, ржавого, на шестерёнках и колёсиках не хватает зубьев. Горохов вновь подумал о Яме, как о живом существе. Мысль абсурдная, разум противился ей, но его чувственное восприятие этого места было именно таким.

— Ничего ещё не случилось, — сказал Горохов вслух и погрозил в окружающее пространство кулаком. — Ничего ещё не случилось…

Ветер унёс и это отрицание. Равнодушно, холодно. Ему всё равно. Плечи у Горохова поникли. Верить в то, что он видел астральный отпечаток будущего, так же нелепо, как и в то, что он видел прошлое. Просто в последнем случае, надежды нет, никакой. Отягощающее душу знание и ничего нельзя изменить. Ничего! Горохова душил гнев: «Старый пень! Чего ты тогда здесь бродишь?! Что хочешь найти?! Зачем мучаешь любимого человека?!»

«А как же мальчик?..»

Гнев выдыхался, словно из воздушного шарика выпускали воздух, выкипал так и не набежавшей слезой. Горохов не знал, что ответить, не знал, что нужно сделать, как. Он лишь знал ответ на вопрос, зачем он здесь. Сегодня, вчера, третьего дня…

Он здесь, чтобы лишить это место его поганой, отвратительной укромности. Пусть на время, только своим присутствием, смехотворным, как неспешное блуждание ночного сторожа с колотушкой по тёмным улицам, но фактическим, настоящим, или найти… пень с расщепом, поваленное дерево, остатки кирпичной стены…

От Ломжинки Горохову послышались голоса. Или голос? Он точно слышал что-то отличное от шелеста и потрескиваний. Звук не повторялся. Горохов пробежал с десяток метров в сторону речки и остановился, прислушиваясь. Сырость в воздухе отдавала болотом. Он стоял неподвижно около минуты, возбуждение постепенно покидало его, оставляя место усталому разочарованию и вдруг — снова возглас, или что-то похожее, но выше тоном. Слова неразборчивы, но тон точно выше. Похож на женский… Ребёнок?!

Горохов резво взял с места, устремляясь к реке и забирая левее, ниже по течению. Шелестела листва, трещали опавшие ветви, кровь стучала в виски. Сквозь этот шум ему послышался всплеск, словно в реку бросили камень, но это и впрямь могло ему послышаться, слишком много шума он производил сам. Ломил, как секач, воздух в лёгких свистел. «Это не то», — думал он на бегу, мысли скакали, как жабы. — «Это не могут быть… Дети, наверное. Несколько мальчишек развлекаются, швыряясь в воду камнями. Или парень с девушкой. Может, кто-то с собакой?» Горохов снова остановился, обшаривая взглядом пространство. Тени между деревьев не шевелились, что-то мелькнуло справа… Нет, показалось. Он сдерживал шумное дыхание, и воздух глухо клокотал в гортани. Снова всплеск! Не справа — ещё левее!

Держать направление тяжело. Корни норовили подставить ножку, ступни вязли в сыром ковре опавших листьев, на пути вдруг вырастали черные колонны. Небо темнело, словно тучи наливались злобой. Горохов запнулся о травянистую кочку и едва не упал, ухватившись за тонкий осиновый ствол. Казалось, он не выдержит веса и переломится у земли с треском, напоминающим пистолетный выстрел, но обошлось…

Уже не разбирая дороги, Горохов с хряском вломился в прибрежный тальник, продираясь сквозь гибкие путы на открытое место, к воде и… едва не свалился в реку. Вязкий глинистый грунт поплыл под ногами, комья у кромки подмытого бережка с плюханьем обрушились в воду. Тихие круги расходились по грязно-зеленой — чёрной, сейчас, в неверном свете, — поверхности неторопливой Ломжинки. На берегу никого.

Но как же?.. Он же слышал! Голоса, плеск…

«Ты ничего не слышал. Она играет с тобой…»

Противоположный берег круто вздымался вверх, голы ветви тальника нависали над водой, спуститься к воде там нельзя. Горохов зажмурился, чувствуя биение пульса в тоненькой венке на виске, помотал головой и открыл глаза. Ничего и никого, ни звука, словно три минуты назад он грезил.

Горохов осмотрелся. Он выбежал к самому краю «подковы» лога, нижнему по течению. Он уже был здесь, вот его следы на утоптанном пятачке берега, свободном от растительности у огромной глыбы песчаника, часть утопавшей в воде, а частью вросшей в берег. Как сюда попал этот камень — неясно, но видимо достаточно давно: метрах в двух от земли на камне краской написано сакраментальное «Катя + Саша = Л» и дата — 1967 г.

Катя и Саша не единственные, кто отметил свое пребывание здесь: камень усеивали царапины, сколы, выбоины, словно над ним трудилось первобытное племя, надписи самого разного содержания и даже парочка бледных «граффити» — «Рок'н ролл не умрёт никогда!» и «Вася, я тебя люблю! Р.S. Извини за триппер». Остатки кострища пятнали землю у подножия валуна, языки жирной копоти вытянулись вверх. Горохов утёр пот со лба. Всё, тупик. За валуном начинался склон лога. Деревья карабкались по нему, впиваясь корнями в суглинок. Сквозь ветви просматривались крыша дома, где жили Гороховы, и угадывалось сплетение телевизионных антенн на соседней.

Ноги подрагивали, ломило спину. Рот наполнился тоскливой горечью. Небо, казалось, опустилось ниже и задевало тучами высокие кроны. Он представил, как будет выбираться из зарослей к тропе, оступаясь, путаясь в ветвях, сучках и сгущающейся темноте… Нет, он слишком устал для этого. Лучше рывок. Всего один…

Горохов поднял глаза и полез по склону наверх, рядом с вросшим в него камнем. Подошвы скользили, он цеплялся за кусты, корни. Потом будет легче, можно будет опираться на сами деревья, подтягиваться. Горохов поравнялся с макушкой валуна, подумал: «А он широкий…»

Пожалуйста, ну, пожалуйста…

«Оно здесь. Она играет с тобой…»