Андрей Сенников - Девять

Сейчас обоим не до смеха. Сонные лица осунулись.

Лопатин отложил последний лист, посмотрел в чёрное окно, забранное решёткой. Ломило шею. «То лапы ломит, то хвост отваливается», — привычно подумал следователь. Сказывалось общение с внуками и совместные мультипликационные просмотры. Ему шестьдесят три. Год назад, принимая в производство затянувшееся дело убийцы-педофила, он и представления не имел, чего это будет ему стоить. И не только ему. Вон, молодцы сидят, физиономии вытянулись, совсем забегались… Они собрали все шишки и пинки, какие только могли собрать. Их дрючили и сушили до плотности вяленой воблы, все кому не лень. Они работали под угрозой увольнения, усиливающимся давлением собственного начальства, администрации, общественного мнения и гнётом собственной совести, какой бы она не была. От эпизода к эпизоду их группе по необходимости придавалось любое количество людей, техники, исследовательских мощностей, чего угодно… луны с неба! Результат — ноль. Они собирали кусочки, всегда постфактум: жертва, модус операнди убийцы, его группа крови. Остальное ни к чёрту не годилось…

Впервые в его практике убийца пугал Лопатина. Пугал до дрожи, животной ненависти и лютой злобы, не раз заставляя задаваться абсурдным вопросом: «А человек ли он?» Разумеется, он человек. Всё зло в этом мире только человеческое…

У них были подозреваемые. Как не быть? Двенадцать томов следственных материалов. От бывших заключённых, осужденных за совращение или изнасилование несовершеннолетних, до полусумасшедшего бомжа, задушившего в заброшенном дачном домике восьмилетнюю девочку. Но всегда, всегда чего-то не хватало: доказательной базы или того хищного, острого чувства, что сродни волчьему нюху, позволяющего замереть на мгновение и сказать себе: «Вот он — «Упаковщик». Чем дольше длилось расследование, чем больше становилось жертв, тем чаще хотелось прижать, додавить, выбить признание из очередного подозреваемого по всем эпизодам. И не только Лопатину. Среди подозреваемых, невинных пока что не было. И всё же… И всё же они не перешагнули эту черту. Пока…

— Семьдесят два часа, — сказал Лопатин темному окну.

Лановой шумно выдохнул и вновь надул медвежьи щёки.

— Алексей Саныч, — плаксиво затянул Фролов, откидываясь на спинку скрипучего стула.

Следователь посмотрел на оперативников.

— Семьдесят два часа, — повторил он с нажимом и пояснил, постукивая пальцем по листам бумаги, — Вот это — больше походит на материал для исследований психиатра. Мы можем и должны делать только одно — проверить факт причастности или непричастности задержанного к убийствам. Если бы не его обмолвки и уверенность в том, что будет ещё одно убийство, причём в том же самом месте, то его и задерживать было бы не за что…

— А его пальцы? — упорствовал Фролов.

— А орехи он колол! Молотком! — Лопатин повысил голос. — Не знаю там… Кунг-фу занимался! Ты что, Витя, детские вопросы задаёшь?! Не проснулся, ещё?

Оперативники понурились, следователь сухо хрустнул суставами пальцев.

— Ладно, — продолжил Лопатин, остывая, — работаем…

Шёл второй час ночи.

Возможно, всё происходило не так. Даже наверняка, ведь сам разговор, обстоятельства, мысли и чувства милиционеров Горохов выдумал. Потом. У него было достаточно времени для этого и он не испытывал к ним неприязни, только раздражение, иногда. Они зря тратили на него время. Время мальчика в болоньевой куртке с двумя красными полосами…

Горохов плохо помнил вечер задержания. Казалось, время надломилось с хрустом, как ранняя сосулька в руке, растаяло и утекло меж пальцев несколькими скупыми каплями. Его не стало, и всё замерло. Одна единственная мысль застряла в голове, словно титановая скобка на трещине черепной коробки: мальчик не тот, не тот мальчик. А это значило, а это значило… Дальше мысли не двигались, как железнодорожный состав, загнанный в тупик.

Потом началось действие лекарства. Горохов обмяк и безропотно позволил увести себя к тропе, усадить в машину. Состав в голове чуть двинулся, мелькнула мысль о Люсе, но далеко, в самом хвосте, громыхнувших железными колесами вагонов, почти неслышная за лязгом сцепок. Он был безмятежным…

С той же безмятежностью, ровным, лишенным красок голосом, он рассказывал двум милиционерам в штатском, как и почему обнаружил тело. В маленьком кабинетике, скупо освещаемым кротким, словно испуганным светом настольной лампы, Горохов выложил всё, начиная с прошлогоднего случая с женщиной, своих терзаний и размышлений относительно психоза, необычной способности к психографии (глаза щуплого, слегка навыкате, начали выползать из-под век, словно кто-то выдавливал косточки из лопнувших слив), «Ямы» и прочего, вплоть до сегодняшнего дня, едва ли не поминутно. Медведеподобный опер с застывшим лицом водил по листу бумаги пухлой щепотью, авторучка в пальцах казалась не больше зубочистки. Горохов закончил тем, что дал подробное описание мальчика, которому угрожает смертельная опасность (Он ещё жив, я уверен. Астральное видение будущего вполне возможно…) и попросил найти его как можно скорее, либо установить за «Ямой» круглосуточное наблюдение. Следом, без паузы, он попросил позвонить жене и предупредить её о том, что он задерживается. Потом он замолчал, чувствуя себя не полнее тюбика, из которого выдавили всю пасту.

В кабинете повисла настороженная тишина, никто не шевелился, лица неподвижны и казались отрешёнными, словно и милиционеры, и сам Горохов прислушивались к эху отзвучавших слов, застрявшему в слоях табачного дыма.

Ему задали несколько вопросов, в основном касающихся места работы, проживания, друзей и ближайших родственников. Горохов ответил, подписал листы, не читая, и ещё раз напомнил о мальчике, живом мальчике. «Может быть, он живёт в наших домах, рядом с «Ямой» … Мне, правда, не встречался, но…»

Оперативники забрали показания и вышли из кабинета, пристегнув Горохова наручниками к батарее парового отопления. Он послушал их удаляющиеся шаги в коридоре, за тонкими филёнчатыми дверями и уснул, улыбаясь: убийств больше не будет, нет…

Чуть позже, на этом же этаже, в кабинете как две капли воды похожем на тот, где спал Горохов, следователь Лопатин подумал, что, возможно, они получили самого перспективного подозреваемого по делу «Упаковщика» за всё время расследования, хотя бы потому, что такого у них ещё никогда не было, и, конечно, с отсылкой на психологические профили убийцы, которые пытались составлять «психи»: очень сильный физически, неприметной, но не отталкивающей внешности, легко находит контакт с детьми, вообще с людьми младше себя по возрасту, вызывает доверие и расположение к себе.