Борис Левандовский - Донор для покойника

Феликс нечеловеческим страхом смотрит в глаза Ай-болит, но не может сказать ни слова. Он боится, ужасно боится этого маленького врача с пухленьким личиком, на котором блестят, как стеклянные пуговицы, глаза… и что-то происходит с его воображением… Но что именно — уловить невозможно.

«Да, я знаю, — улыбаясь, шепчет врач. — Ты, наверное, хочешь подумать, правда, Феликс? Разве тебе не хочется стать таким Доктором? Я посещаю многих мальчиков и девочек, мечтающих стать врачами, когда вырастут. И даже некоторых взрослых, настоящих врачей… Ну, ты уже решил? Когда я могу…»

«Нет! — кричит мальчик, — нет, иди! — он неожиданно вспоминает, что Ай-Болит приходит к нему уже не впервые. — Иди! Иди, пожалуйста! Я не хочу… Я тебе уже много раз говорил… я не хочу…»

Добрый Доктор отскакивает от него, словно мальчик швырнул в него камнем:

«Глупый говняно мальчишка! Глупый… говняно… мальчишка…»

Неожиданно он выхватывает из кармана халата огромный скальпель, его лицо перекошено от ярости, а глаза, наконец, оживают, но их жизнь — это всепоглощающая ненависть.

Мальчик уже знает, что произойдет дальше.

Но с ужасом наблюдает, потому что не может отвернуться.

Врач кричит и начинает кромсать огромным скальпелем себя: резать лицо, втыкать в грудь, строгать свои пальцы, словно карандаши… Во все стороны летят куски мяса, ярко-красная кровь ручьями заливает белый халат врача, похожий теперь на одежду мясника или живодера — «… глупый» — удар в шею… «… говняно» — снова удар… скальпель рассекает верхнюю губу и падает вниз, открывая ровный ряд верхних зубов… «… мальчишка!» — и в сторону летит кончик носа…

ДУРНОЙ… говняно… мальчишки…

Что-то в памяти Феликса подсказывает: когда Ай-Болит вернется вновь, на нем не будет ни одного шрама… а может, он больше не вернется… и этот кошмар — последний раз? — загорается робкая надежда.

Но маленький розовый врач, похожий на Айболита из детской книжки, приходить к нему в снах еще много раз и много лет, пока мальчик вырастет. Но даже тогда он будет напоминать о себе.

Когда врач просто через халат вспарывает себе живот, выворачивает кишки и начинает их наматывать через локоть на руку, как бельевую веревку, продолжая кричать «глупый!.. говняно!.. мальчишка!..», — Феликс начинает плакать и просыпается…

Простыня под ним вплоть мокрое — насквозь пропитан холодным липким потом и не всегда только им.

Но, несмотря ни на какие сны, он все равно очень хочет стать врачом — хорошим врачом.

Это было и остается…

… для подполковника медицинской службы в отставке Феликса Лозинского, который стоял у плиты на кухне своей квартиры позднего вечера 28 сентября 1999 года.

На работе — неприятности. Некоторым, видите, не понравилось его отсутствие на похоронах Маркевича, которого он и при жизни не мог терпеть. Этого червя, улитки! Лозинский вслух выругался. Таких, как этот, в Энском полка…

Похороны Маркевича состоялся в субботу 25 сентября, собралась почти вся больница, плюс родственники с обеих сторон семьи Маркевичей, соседи и просто рыцари стакана и закуски.

Появиться среди этих Лозинский считал для себя равносильным погружению с головой в выгребную яму. К тому же практически всем были известны его отношения с покойным. Он даже не представлял себе, чтобы прийти «отметиться» на кладбище, так сказать, отдать последний долг — перед таким, как эта крыса, у него никогда не было и не могло быть никаких долгов!

С другой стороны… разве он не мог плюнуть на все это говно и прийти хотя бы ради себя, ради собственного спокойствия, разве он не понимал, что дает прекрасный повод тем, кто готов с радостью выбросить его из больницы? И что это, очевидно, ему не пройдет?

Конечно, все так.

Но это было именно тем, что его отец называл «чугунным позвоночником» — человеком, который не умеет идти на компромиссы, близоруким поклонником принципа, что движется напролом… и разбивает лоб. «Такие не меняются, сынок, — вздыхал отец. — не меняются… Или они сломают общество, или общество раздавит их. Но, к сожалению, всегда происходит только второе… А может, и к счастью…»

Труднее всего было постоянно чувствовать этот «чугунный позвоночник», тянуть за собой, словно ил, эту неудобную поклажу. Но Лозинский никогда не пытался от него избавиться или хотя бы снять часть этой ноши, найти хоть немножко гибкости.

Как черное и белое — его или полностью принимаешь, или абсолютно отвергаешь.

Развод с женой, ранняя отставка, его натянутые отношения с людьми и многое другое — причина всему единственная. Иногда он думал, что уже давным-давно мог дослужиться до полковника, остаться в армии и сейчас спокойно заведовать отделением госпиталя или вести кафедру, удержать падающую башню семьи…

Впрочем, на то и чугунный позвоночник…

Пока готовилась яичница, Лозинский сходил в комнату за новой пачкой «Примы», прикурил от конфорки, чувствуя, как усиливается головная боль.

Конечно, на фоне постоянного пережевывания его «солдафонских замашек» последними высказываниями о «дезертира, который расшатывает сплоченные ряды…», коллеги указывали Лозинскому (Пху! Как там у них? — «выскочке, который ставит себя вне коллектива») на дверь. Поскольку в случае с Маркевичем он «зашел слишком далеко, переступил святое табу» и так далее в том же духе. В результате что-то там у кого-то треснуло…

И весь этот бред пришлось выслушивать больше часа в кабинете заввидиленням — стоять и выслушивать, как какой-то мальчишка, навредил! Еще после сумасшедшего дежурства, двух экстренных операций! Казалось, полгорода попало в одну огромную аварию и захлебывается в крови…

В такие дни ему хотелось сделать что-то… с кем-нибудь из пациентов. Например, воспользовавшись возможностью остаться наедине с потерпевшим в автомобильной катастрофе… пройтись без анестезии тупым скальпелем по открытым переломах, а потом щедро полить это кровавое месиво из раздробленных костей, кусков плоти и сухожилий йодом. Или кислотой. Может, кипятком? А потом…

(«… ты сможешь делать с ними все, что захочешь… ВСЕ! АБСОЛЮТНО ВСЕ!")

… посмотреть, что из этого получится. Или накачать через анус с помощью большой клизмы концентрированный раствор хлора, уборщицы используют для дезинфекции туалетов. Или разведенную в воде негашеная известь, а затем поднести к выходу прямой кишки зажженную спичку… В такие моменты он вдруг ловил себя на том, что даже о самом принципе действия рассуждает совсем не как врач, а как сумасшедший экспериментатор… В этом было даже что-то детское… Но он практически никогда не связывал этих мнений по мальчишескими снам далекого прошлого о маленьком рыхлого врача Ай-Болита.