Борис Левандовский - Донор для покойника

— Что ж, — после минутной паузы сказал художник. — Я не настаиваю. Личное всегда оставаться в тайне.

— причин нет, — поспешно оправдался замысел. — По крайней мере я ее не знаю…

Весельчак хихикнув, но сделал вид, будто закашлялся. Затем заговорил, меняя тему:

— А с вами такое бывало, маэстро?

— Да, иногда — с пониманием улыбнулся художник. — И сейчас случается. Изредка… И все точно так же — без определенных причин.

— Я думаю, что причина всегда существует, — уверенно заявил Весельчак. — Даже если ее не заметно — то же заставило улыбаться Монну Лизу.

— Улыбаться… Может, ты и прав, — Мастер вглядывался куда темную даль, словно пытался достичь горизонта, затопленного ночью. — Но иногда тебя действительно беспокоит то, что упорно не желает показаться при свете дня… особенно, когда стареешь. Или начинаешь понимать… Только вас это коснется еще не скоро.

— А как вы справляетесь с этим, когда причина… ну, скажем… — запнулся Задумчивость, краснея. — Я имею в виду…

— Я тебя понимаю, — кивнул художник. — Конечно, это зависит от самой причине — он продолжал смотреть туда, где, как крылья гигантской птицы, проплывали тяжелые облака. — Я часто начинаю думать о чем-нибудь значительно больше, чем я сам. Например, о звездах, — он указал рукой на чистый клочок неба. — Я стараюсь… просто пытаюсь представить себе, насколько велика наша Солнечная система. Представляю, сколько времени потребовалось бы быстром самолете или поезде, чтобы достичь Юпитера или Плутона. Или — сколько тысячелетий это заняло бы у человека, который идет пешком. А потом сравниваю этот фантастически долгий путь с расстоянием хотя бы до ближайшей звезды… скопления… масштабам Млечного Пути, миллиардами звезд, намного превосходящие наше Солнце и как частицы пыли творят его. Я пытаюсь представить целая Вселенная, где наша невероятно огромная галактика — не более чем крошечная мерцающая искра, летящая сквозь бесконечное пространство среди миллиардов, а может, и квинтильонов таких светлячковых роев… Наконец спрашиваю себя: что такое мои проблемы, какими бы всеобъемлющими и катастрофическими они мне казались, да и сам я — по сравнению с этим?

Мастер замолчал, глядя на учеников с видом человека, которому повезло отколоть себе кусочек от неприступной скалы Истины.

— Карлик… — нерешительно сказал замысел.

— Ничто… — коротко бросил Весельчак.

— Именно так, — согласился Мастер. — Даже меньше… чем ничто. Намного меньше.

— И как? Помогает? — спросил Весельчак. — О проблемах, я имею в виду.

Старый художник с непониманием посмотрел на лукавую улыбку ученика, застегнул «молнию» куртки под самый верх и вдруг рассмеялся сам:

— Если честно, не всегда… а в последнее время — совершенно редко. Чаще — просто помогает переключиться.

Весельчак повернулся к огням ночного города, как давая понять, что тема упадочничества духа исчерпана, и Столпам Мироздания ничего не угрожает.

— Так мы будем смотреть на город или нет?

— Конечно… — ответил Мастер, продолжая улыбаться. Они встречались часто, и Весельчак нравился ему с каждым разом все больше. С парня что-то может и получиться… Даже если он бросит живопись.

— Конечно, будем…

Задумчивость едва слышно пробормотал что-то неразборчивое; похоже, идея смотреть на город его совсем не вдохновляла.

Минут десять они молча стояли на крыше дома. Здесь, наверху, сильнее чувствовался сырой осенний ветер, налетал внезапными, как ночной хищник, порывами и исчезал так же неуловимо, как и появлялся, оставляя после себя лишь отголосок ледяного дыхания — предсказателя ранней зимы.

Где-то вдали полыхала молния. Под ними, как феерия угасающего праздники, мигали тысячи, десятки тысяч огоньков — рисунок этой разноцветной мозаики непрерывно менялся, как полотно большой живой картины.

— Я подумал… — первым нарушил тишину Весельчак. Сейчас в его голосе не было обычной иронии. — Каким видит наш мир отрыватели голов?

— Иное… — отозвался художник.

Задумчивость, стоявший позади учителя и друга, заметил, как тот вздрогнул.

— Иное… Но не стоит об этом говорить.

Что-то в голосе Мастера заставило Весельчака пожалеть о своих словах.

Они помолчали еще некоторое время, глядя на город, засыпает, постепенно погружаясь во мрак, медленно подчиняясь власти ночи и отдаваясь в ее бестелесные объятия. Здесь это чувствовалось особенно остро.

— Что ж, друзья мои, — сказал старый художник, возвращаясь к ученикам. — Уже поздно, пора… С кого начнем? Может, у тебя? — со скрытым сомнения и одновременно с какой-то родительской надеждой взглянул на Замысла.

Тот неохотно кивнул. Он бы вообще не открывал рта — выражаясь, он всегда чувствовал себя неуютно. Казалось, что все мысли куда-то исчезали, как мелочь, когда они наиболее необходимы.

Вот, например, Весельчак… Как говорил Мастер: «Несмотря на неизлечимую косоглазие в изображении перспективы, он все-таки умеет видеть». Весельчак всегда удавалось вызвать положительную улыбку старого. Ему удавалось сказать именно то, что художник хотел услышать. Задумчивость не понимал, чего именно от него хотят и это его раздражало. Он без особого труда мог воспроизвести с точностью до деталей (даже по памяти) любой пейзаж или натюрморт, который видел хотя бы мельком — причем гораздо более реалистично (почти фотографически) — и лучше владел кистью, чем другие, в том числе и Весельчак. Тогда почему же старый…

— Ну… — Задумчивость вздохнул, как человек, сознательно убеждена, что перед ней поставлена ​​непосильная задача (и всего, еще и совсем бессмысленная, на ее взгляд). — Дома… Улицы… Фонари… Я не понимаю! — разозлился юноша. — Черт!.. Ну для чего это все? Разве не важнее точно передавать то, что существует реально? То, что может увидеть каждый, то, что есть! Для чего нужны все эти выкрутасы? Почему я должен что-то придумывать?!

В глазах художника блеснула безнадежность, но он сумел скрыть этот взгляд, отвернувшись в сторону ночного города.

— Не выдумывай… смотри… Ты думаешь, что живопись умерла еще сто лет назад, когда появилась фотография?

Задумчивый промолчал.

— Нет, не умерла, — тихо сказал старик. — И этого никогда не случится, пока существует мир, человечество… и люди, единичные люди, способные делать видимой для каждого скрытую суть вещей. Это творят, в частности, художники. Я надеюсь, ты понимаешь, что я хотел сказать, или когда поймешь… Ну что ж, давай оставим пока это… — он повернулся к Весельчака. — Может, тебе удастся…

— Я вижу огромный пещерный остров. Он населен маленькими суетливыми существами, его построили. Сейчас, с приходом ночи, они разбежались, чтобы спрятаться в многоуровневых пещерах правильной геометрической формы. Каждый в своей собственной дырке. Там они чувствуют себя уютно и безопасно…