Борис Левандовский - Донор для покойника

Окончание института…

Женщины снова интересуют его, но…

Родители, особенно папа, выглядят уже старыми. Не совсем древние, конечно, но годы берут свое.

Сразу после окончания института он устраивается на работу.

Герман — взрослый человек…

С девяносто шестого года начались события, которые внесли большие изменения в его жизни. Две из них произошли почти одновременно: они с Алексом основали собственную страховую компанию и его родители эмигрировали в Канаду. Он теперь живет один. Его комната преимущественно пустует.

Он переезжает в большую новую квартиру…

Портрет теперь висит в просторной, светлой, красивой, дорого меблированной комнате.

Герман много работает, часто ездит в командировки, основную часть свободного времени проводит дома, слушая музыку, читая или смотря телевизор; иногда у него гостит Алекс с женой, но, похоже, их дружба давно осталась в прошлом…

Начало марта девяносто восьмого года…

Герман возвращается домой из служебной командировки в ужасном состоянии. В конце следующего дня его забирает «скорая». Острый перитонит. Врачам едва удается его спасти…

Именно тогда Гера-в-портрете увидел больше. Гостиная удалилась, как когда-то его детская комната, и возникло больничную помещения. Это случилось ночью, на вторые сутки пребывания Германа в больнице.

Он лежал на кушетке в процедурном кабинете. Ему делали переливание крови под присмотром и с непосредственным участием высокого худощавого врача. Тот был его донором. Врача звали Феликс Лозинский. Хирург лежал на соседней кушетке и внимательно следил за проведением процедуры. Он был единственным донором для Германа. У него было лицо крайне уставшего и изможденного человека. Правая рука Лозинского, согнутая в локте, лежала на груди; засученные рукава халата были запятнаны кровью.

Герман оставался без сознания. Выглядел ужасно. Когда переливания было завершено, ему поставили капельницу…

Врач (Лозинский в тот момент дежурил в отделении) распорядился не тревожить пациента и перевезти в палату интенсивной терапии позже. Затем отпустил обоих медсестер, сказав, что присмотрит за Германом, тем более в ближайшие несколько часов это максимум, что он может сделать. Вмешиваться Лозинский приказал только в крайнем случае.

Через минуту они остались одни. В процедурном кабинете, как и раньше, горел яркий свет. Тишину нарушало только дыхание двух мужчин.

Но они недолго оставались сами, хотя дверь не открывалась ни разу.

В процедурном кабинете возник маленький врач, кругленький и розовощекий, очень похож на доброго доктора Айболита. И еще одна фигура — гораздо крупнее, чем-то напоминала санитара. Лицо санитара было плоское, как нарисовано, долгое расстегнутый халат (поскольку на нем не было пуговиц), открывал мощные безволосые грудь и мускулистый живот.

Неожиданные посетители напоминали движущиеся фигурки, созданные дыма.

Маленький доктор, похожий на Айболита (в двенадцатилетнего Геры почему-то возникла уверенность, что его стоит называть Ай-Болит), подошел к спящему Лозинского и заговорил. Голос у него был приятный.

«Ты, наверное, не очень обрадовался бы нашей встречи, Феликс, если бы мог знать, — мягко произнес Ай-Болит, — если бы… — он захихикал, — … ты знал обо всех наших встречах. Но сейчас ты снова можешь мне сделать одну маленькую услугу. Я согласен и на такое сотрудничество… коллега, — он снова хихикнув и вытащил из кармана своего белого аккуратно халата что-то похожее на шприц с длинной иглой. Внутри была какая-то скользкая темно-серая субстанция (хотя это и находилось внутри шприца, в Геры возникло ощущение чего именно скользкого). — Это мой малыш. Я очень долго работал над ним, и для меня очень важно, чтобы ты, Феликс, все выполнил правильно. Я полагаюсь на тебя. Может, когда я вознагражу тебя, если ты пожелаешь… если прекратишь упираться…»

Затем он заключил странный шприц в руку Лозинского и дал короткие четкие указания.

Сначала Гера подумал, что шприц вывалится из безвластной ладони спящего хирурга на пол, но рука врача сжалась, и он начал вставать с кушетки. Его глаза по-прежнему оставались закрытыми. Зрелище было не из приятных.

Врач подошел к Герману. Воткнул иглу шприца в переходную резиновую трубку капельницы, соединенную с рукой Германа, и ввел содержимое шприца. При этом он все выполнял так, как прекрасно видел с закрытыми глазами. Хотя движениями напоминал медленного осторожного работа.

«Прекрасно, молодец, Феликс — похвалил доволен Ай-Болит и забрал назад свое пустой шприц, когда Лозинский закончил и снова лег на кушетку в той же позе, словно никуда и не вставал. — Очень хорошо, Феликс, это тебе обязательно зачтется, и… я не прощаюсь».

Затем, улыбаясь, маленький врач подошел к Герману.

«До встречи через полтора года», — его глаза, словно в мертвой куклы, ярко блеснули. Хотя он и улыбался, его глаза оставались совсем мертвыми.

Но равнодушными.

«Как тебе сегодня наш Феликс? — Ай-Болит обернулся к огромному санитара, что возвышался над ним, как статуя. — Правда, он может быть лапочкой?»

Санитар громко захохотал, как худший в мире актер, очень долго готовился к этому моменту.

Через три недели Герман вернулся домой…

Он снова принялся за работу, и жизнь пошла привычным руслом.

Однако Гера-в-портрете хорошо запомнил дату, которую назвал таинственный маленький врач…

Полтора года.

Ровно через полтора года оно отмерили свой срок…

Все началось ночью, когда к Герману пришел во сне Ай-Болит (если это было сном). Его визит был коротким, маленький розовощекий врач сказал только три фразы:

«Наш маленький дружок уже заждался, и ты должен ему немного помочь, Геро. Сделай тест. Ему нужно, чтобы ты знал о нем».

Утром Герман проснулся с внезапной (и совершенно абсурдной) уверенностью, что ему необходимо пройти анонимный тест на ВИЧ…

В течение двух следующих месяцев Гера-в-портрете наблюдал, как Герман взрослый, уверен, что инфицирован смертельным вирусом, лихорадочно пытался найти ответы на вопрос: КАК и КОГДА.

Иногда он даже разговаривал по несколько часов сам с собой, точнее, с ним — Герой-в-портрете, словно понимая, что…

И Гэри иногда казалось, что он ему отвечает…

… А потом начался кошмар.

Гера увидел, как…

… КККККККК-Ц!..

… и все забыл.

… Этот ослепительная вспышка-воспоминание пронесся в мозгу отрыватели за какую-то долю секунды.

Но тем сильнее был удар…

Потому что «машина» увидела свое собственное лицо чужими глазами и это нарушило какую-то шаткое внутреннее равновесие; или потому что внезапный взрыв воспоминаний разорвал жизненно важные связи; или по какой другой причине — но расчет Независимого Эксперта оправдался — «машина»… дала Трещину!