Борис Левандовский - Донор для покойника

Он не знал, что именно может привести «машину» к разрушению, но это была единственная возможность. Последняя попытка.

Его бездействие за последние недели объяснялась тем, что «машина» стала слишком сильной и была способна парализовать любые его старания.

Но сейчас приближались новые изменения, и «машина» на время становилась уязвимой…

Самое важное, чтобы у него хватило сил продержаться до нужного момента — другого шанса больше никогда не будет.

И тогда Я умрет…

21 октября, 23:29.

Бронированные двери прогнулись, но удар выдержали. И похоже, могли продержаться еще очень долго.

Отрыватели отклонился в сторону и врезался плечом в стену — справиться с кирпичной кладкой было проще и быстрее.

Теперь он быстро ослабевал. Завершающая трансформация могла начаться с минуты на минуту. Сила и скорость реакции снизились уже почти наполовину. Если бы люди Алекса задержались с приходом в Приют минут на тридцать-сорок…

Четвертая переходная фаза (четвертый приступ) был словно холодная волна поднимается откуда снизу. Теперь надо поторопиться — только час назад он мог поднять планку реакции настолько, что человек, который изо всех сил бежит, представлялась ему просто огромным двуногим улиткой. Сейчас же даже собственные движения казались чрезвычайно медленными и вялыми.

После седьмого удара в стене образовался вертикальный брешь, сантиметров сорок в ширину, и отрыватели прорвался в квартиру Алекса.

Каким бы медленным он себе казался, его вторжения, с момента первого удара, заняло не более пяти секунд проход в кирпичной стене словно продолбил тяжелый скоростной молот.

Он сразу же убедился, что в квартире находится как минимум один человек — значит, Алекс здесь.

Отрыватели пересек большой холл, прошел прохладную гостиную, еще более холодную комнату… Потом повернул и остановился перед теплыми дверью кабинета, — пожалуй, Алекс сейчас здесь. Хотя свет почему-то горел по всей квартире.

Он открыл дверь и вошел. Часть письменного стола и стул мерцали теплом, почти испарилось. Алекса не было. Монстр замер, пытаясь на слух определить местонахождение хозяина — за дыханием или сердцебиением. Однако близка трансформация сильно притупила остроту восприятия. Или Алекс находился далеко.

Отрыватели перешел в другой конец квартиры, где была спальня. Алекс прятался здесь: ручка двери совсем давно контактировала с чем-то более горячим, чем окружающая среда.

Три четкие, но невидимые для человеческого глаза следы вели к шкафу; на левой двери — те же выразительные теплые следы пальцев, а сами двери уже заметно нагревались изнутри, вырисовывая человеческий силуэт. Если бы не близкая трансформация, то он давно бы уже…

Отрыватели открыл дверцу шкафа…

Алексей, державший наготове «Беретту», дважды подряд спустил курок. Один за другим раздались выстрелы.

Выстрелить в третий раз Алекс не успел. Монстр выбил пистолет, сломав ему при этом запястья, а следующим движением выбросил Алекса из шкафа на середину комнаты. Тот сразу попытался встать на ноги, но замер, прижимая окровавленную руку к груди, и широко открытыми глазами смотрел на Отрыватели.

— Тинадтонаполягавназуссстричи!..

На перекошенное лицо Алекса появилось темное пятно холода.

— Невелихххкизминизаосссстаннийймисяць!.. — проскрежетал Отрыватели, наступая. — Початокфинансовоххороку… купароботы!..

На ошарашенному лице Алекса отразилось понимание:

— Т-ты?!!

Проскрипев еще что-то, монстр подался вперед и схватил его корявыми лапами за горло. Алекс отчаянно и безнадежно задергался. Его ноги сантиметр за сантиметром отрывались от пола. На красном лице лихорадочно метались выпученные глаза; вены вздулись и напоминали жирных червей, которые беспокойно возятся под кожей.

В то же время движения отрыватели замедлялись с каждой секундой. Когда глаза Алекса начали закатываться, то неожиданно выпустил его, а сам, чтобы удержать равновесие, отступил на шаг.

Оказавшись на полу, Алекс закашлялся, прижимая к груди искалеченную руку. Но подняться не решался.

Комнату постепенно наполнял нарастающий пронзительный звук, вырывался из открытого рта отрыватели. Это напоминало визг циркулярной пилы. В Алекса с глаз полились слезы. Казалось, этот звук проникает до самых костей. Алекс сумел только отползти подальше от монстра, начал раскачиваться во все стороны, как выполняя ритуальный танец.

В этот невыносимый визг вдруг вклинилось нечто похожее на звонкое чавканье, и Алекс увидел, как в районе лодыжек чудовища начали появляться пульсирующие наросты. Они вытягивались на глазах, пока не достигли полуметровой длины и не стали похожи на гротескные петушиные шпоры.

Монстр обхватил скрюченными лапами заброшенную вверх голову и издал нереальный для живого существа крик. Вроде заскрипел само пространство от трения параллельных миров…

Одновременно завопил и Алекс; с его ушей плеснула кровь, струясь на плечи, как два миниатюрные рубиновые водопады.

Три из четырех лампочек в люстре треснули, посылая вниз тысячи мелких осколков; стекло с ледяным скрипом дала извилистую трещину.

Воздух комнаты наполнилось едким запахом.

Процесс заключительной трансформации входил в полную силу.

И тут отрыватели голов увидел…

… глазами двенадцатилетнего мальчика Геры старый фотосалон с типичным интерьером и фотокамерой, которая крепилась на треноге.

Выпуклая, как единственный глаз циклопа, линза была направлена ​​прямо на мальчика, и, казалось, что в ее бездонной глубине что-то выжидает удобного момента, чтобы вырваться наружу.

Плохое оно или хорошо, но это все равно очень тревожит Геру.

Фотограф, мужчина лет сорока, с лысиной, что делала его похожим на профессора, вынырнул из-под накидки и сказал:

— Если ты будешь сидеть с таким лицом, то лет через двадцать твои дети решат, что в этой стране было несчастливое детство, — он заговорщически подмигнул Гэри. — Ты можешь улыбнуться? — спросил фотограф. — Или хотя бы сделать вид, что улыбаешься?

Гера пожал плечами и растянул губы в вынужденной улыбке.

— Ну, не так мрачно, — оценил фотограф и снова нырнул под темную накидку.

— Да… — донесся его голос к Геры. — не двигайся…

На него снова смотрел стеклянный глаз объектива, черная зрачок которого вот-вот раскроется. И это вызвало у мальчика новые неприятные ощущения. Ему хотелось поскорее закончить съемку — как входишь с больным зубом в кабинет дантиста и мечтаешь о том, когда выйдешь наконец с готовой пломбой. Только фотографирования казалось еще хуже — может, из-за абсолютной неизвестность, которая таится в черной, как космос, глубине объектива. Контрастность подчеркивали лучи прожекторов, слепили глаза.