Борис Левандовский - Донор для покойника

На мгновение им обоим стало страшно в этом полутемном тихом домике.

— А знаешь, — продолжил тот, — когда я ждал тебя, то подумал… Может, он подсыпает какой-то порошок, чтобы потом…

— Куда подсыпает? — перебил его Гера.

— Ну, как куда? Он тебе давал что-то пить?

— Да это было уже после всего, — отмахнулся Гера.

— Да ладно тебе… — обиделся друг. — Сам всякое говоришь… объектив… будущее… стена…

Гера сжал кулаки:

— А я думал, что тебе можно…

— Глупости это все! Так не бывает!

— А каннибалы?!!

— Это обычный фотоаппарат. Щелк! — и все. Одно мгновение. А ты о каком конец, начало… Щелк! Невозможно уловить. Года! Ха!

Гера пожал плечами и сник.

— Может, мне и в самом деле все это показалось… Алекс.

— Как? Кто? — удивился тот.

— Алекс… А что?

(Щелк!)

— Почему ты меня так назвал?

— Не знаю… Я и не заметил, как это у меня вырвалось, — смущенно пробормотал Гера.

(Щелк!)

— Раньше ты никогда меня так… Звучит как-то необычно, по-иностранному.

Гера вдруг улыбнулся:

— Знаешь, а неплохо — Алекс! Ха! Александр или Алекс… какая разница? Так даже лучше.

(Щелк!)

Новокрещеный Алекс схватил друга за плечи и повалил на пол.

Они в шутку начали драться.

Портрет родителям понравился. Они повесили его на стену напротив кровати Геры.

«Совсем другое дело, сынок! Теперь у тебя останется память»

Вечером, когда он выключил свет и лег спать, фотография выделялась на стене черным рельефным прямоугольником, словно пропасть в бездну Времени. Гера первой ночи долго вглядывался в него и не мог заснуть. Казалось, прямоугольник начинает постепенно терять правильные очертания; его края колышутся и медленно расползаются по стене, неумолимо пожирая комнату, Настоящее, и подползают к самому Геры.

Будущее впитывали беспомощный перед Иногда Вселенная в свой безграничный Тоннель…

Щелк!

Выехав на своем «BMW» за город, Герман остановился.

Он вытащил из бардачка тряпку и вышел протереть лобовое стекло. Метрах в двадцати была заправка — вероятно, последняя на предстоящем пути Германа отрезком в пятьдесят, а может, и сто километров.

Герман открыл багажник, достал две канистры по двадцать литров и направился к заправке, поскольку его будущая путешествие не предусматривала таких регулярных забот, как поиск горючего.

Уже смеркалось; над площадкой станции в минуту занялись неоновые огни. Из открытого окошка кассы неслась музыка. Звучала популярная музыка Братьев Карамазовых "На железных собаках». Герман не был поклонником творчества этой группы, но на этот раз ему показалось, что они исполняли «На железных собаках» именно для него: что общий смысл песни был далек от его жизни, то задело Германа в словах «… догонит меня…»

Герман рассчитался с мрачным типом, который появился в окошке. Физиономия кассира выглядела так, как ему пришлось оторваться от более насущных дел, чем работа.

Машин на станции, очевидно, не было давно.

Герман поднял с земли пустые канистры и направился к столбикам. Кассир буркнул ему вслед порядковый номер.

Засунув «пистолет» в канистру, он услышал, как бензин наполняет емкость; звук казался ему слишком громким, неестественным. Как давно он уже не выезжал за город?

Закончив наливать последнюю канистру, Герман вернулся к машине. В сумерках «BMW» выглядел грустно и одиноко. Герман положил канистры в багажник и на секунду оглянулся, чтобы посмотреть на огни города.

Потом сел за руль.

Примерно в часе езды Герман задумался.

Конечно, вся эта затея с поездкой совсем не ставила целью достижения какого-то определенного пункта. Она преследовала совсем другое. Но даже на этом ее этапе следовало бы определить, куда он едет, или хотя бы обозначить направление. Приблизительно. То, что его темно-зеленый «BMW» наматывает километры по киевской трассе, — вовсе не означало, что существует какой-нибудь план. Герман просто-напросто использовал ближайшее шоссе, выводило за пределы города, — не задумываясь.

Впрочем, эта поездка имела одну цель, конкретную ее название Герман сформулировал как МОЕ ПОХОРОННОЕ ТУРНЕ. Он чувствовал, что к нему, наконец, постепенно возвращается ощущение реальности — впервые с того момента, когда он узнал о результате анонимного теста. «Дело в том, — думал Герман, — что жизнь будет продолжаться в обычном направлении независимо от моей реакции на любые обстоятельства». Жизнь не принимает во внимание, что он будет думать и как действовать. Такой была правда. Хочет Герман того или нет, но он вернется обратно в старую жизнь и, возможно, еще долго будет жить им, несмотря на все чертовы вирусы. И совсем ни к чему превращаться в загнанного зверя, мчится, не разбирая дороги и ничего не видит перед собой, кроме собственного страха.

За время соображений стрелка спидометра медленно сползла до отметки пятьдесят километров в час, и Герман прибавил газу.

Итак, не позднее, чем завтра утром, он уже будет знать, куда направляются колеса его «BMW»; если нужно будет купить новый дорожный атлас, то он это сделает; а также спланирует, сколько времени (плюс-минус один день) будет его отсутствие в городе.

«Все, а теперь хватит! — приказал он себе. — Хватит об этом!»

Было уже совсем темно.

Герман понял, что продолжать ехать нет смысла. И отдохнуть пора. Вероятно, внутренние часы уже давно пытался ему об этом напомнить, но он не обращал внимания.

«Поэтому на сегодня хватит» — повторил про себя Герман.

Остановиться лучше было бы за пределами какого населенного пункта — ночевать он собирался в машине; искать отель было попросту глупо.

Наконец он съехал с дороги и остановился.

Выпив горячего кофе из термоса, Герман вышел из машины подышать свежим ночным воздухом. Откуда-то издалека слышался голос цикады; за ней подтягивали два или три сверчки. Небо было покрыто тонкими перистыми облаками, сквозь которые просвечивали звезды (даже в такую ​​погоду их было куда больше, чем в городе в светлую ночь). Герман прибил на своей щеке комара и выбросил окурок.

И вдруг он начал блевать.

Это произошло без каких-либо спазмов или даже намеков на тошноту.

Чертыхаясь, он вернулся в машину и вытащил из бардачка бумажные салфетки.

Наверное, ничего удивительного в этом не было. Скорее, даже закономерно: именно так и должен был закончиться один из самых длинных и самых сумасшедших дней в его жизни. Уже прожить его до конца — граничило с подвигом. С самого утра он планировал эпохальное разговор с Алексом — только это стоило Герману неизвестно чего; потом просидел не менее двух часов в баре, ломая голову, что ему делать в ближайшее время; затем потерпел безумного давления на свой мозг, пытаясь выяснить, КАК (и — о чудо! — ему это удалось) пережил общения в ужасной больницы с «хорошим врачом»; и, наконец, провел несколько часов за рулем своей машины, отправившись, как полуразложившийся труп, в Похоронное Турне. И вот он здесь.