Юлия Набокова - Трепет черных крыльев (сборник) [дополн. изд.]

Рабби Иеґуду-Лёва бен Бецалеля, старого своего учителя, он застал в окружении ешиботников, что-то бурно обсуждавших. При виде бывшего ученика раввин смущенно усмехнулся и развел руками. Ганс сделал успокаивающий жест. Он сел чуть поодаль. Рабби искоса глянул на него и вновь вернулся к ученикам, засыпавшим его вопросами. Вопросов Ганс не слышал, как не слышал и ответов учителя. Но выражение ласкового терпения на темном, морщинистом лице раввина напомнило времена, когда он тоже засыпал Высокого рабби вопросами — на все темы.

Прославленному раввину уже исполнилось семьдесят пять лет, но выглядел он много моложе — во всяком случае, так казалось Гансу. Широкий черный шулмантл с меховой оторочкой делал его и без того высокую фигуру (не зря он носил прозвище «Высокий рабби») еще выше. Просторная и скромная одежда воспринималась на рабби Иегуде-Лёве как мантия поистине королевская, а не учительская. И польская меховая шапка, привезенная раввином из поездки в Краков, казалась царским венцом, а высокий посох, на который он опирался при ходьбе, — скипетром.

Ничего удивительного — в жилах рабби Иегуды-Лёва действительно текла царская кровь. И не просто царская — он принадлежал к девяносто второму поколению от великого царя Давида, и в жилах его текла кровь Псалмопевца — куда там европейским монархам с их родословными, не простирающимися дальше полудиких германских вождей!

Дождавшись, пока синагогу покинул последний подросток, рабби Иегуда-Лёв тоже направился к выходу, поманив Давида за собою.

На улице моросил дождь.

— Думаю, сегодня не самый удачный вечер для наблюдений, — заметил раввин (Давид огорченно кивнул). — Что же, мы навестим доктора Браге на будущей неделе, нынче отправим к нему посыльного с извинениями. А сегодня, дорогой Давид, — он улыбнулся, — отужинаем вместе. Ребецен приготовила замечательный ужин, и я обещал ей непременно привести тебя с собою. Кстати, она спрашивала, почему ты в последнее время так редко нас навещаешь.

Ребецен Перл, жена рабби, с давних пор симпатизировала Гансу. Может быть, потому, что рано оставшийся без родителей Давид все годы учения жил в семье учителя.

Дома у раввина их ждал еще один старый знакомый Давида Ганса — Мордехай Майзель, богатейший и известнейший из пражских евреев, парнас [21] Парнас ( евр .) — один из выборных руководителей общины. , чьим стараниям и щедрым пожертвованиям пражская община во многом была обязана своим процветанием.

Ребецен Перл и служанка Двора подали кнейдлах из мацы в соусе из чернослива и кисло-сладкое жаркое из телятины. Вино рабби Лёву присылал один из младших сыновей. Вино было подано в глиняном кувшине, украшенном стилизованным изображением виноградной кисти. На углу стола, прикрытый белоснежной полотняной салфеткой, лежал каравай свежего ржаного хлеба, и рядом — плоское серебряное блюдо со свежей зеленью. Все было так же, как и тридцать лет назад, когда Давид Ганс каждую неделю приходил обедать в дом Высокого рабби.

Впрочем, одно отличие все-таки имелось. Подав кушанья, женщины удалились; воду для омовения рук принес служка по имени Берл, молодой парень лет двадцати. Он же затем и остался прислуживать за столом.

Когда в молодости Давид Ганс обедал за столом рабби Лёва, за столом прислуживал пожилой шамес Арон Грюнхут, давным-давно оставивший этот мир.

Семь лет назад раввин привез из Кракова двенадцатилетнего сироту — диковатого, обуреваемого множеством болезней подростка, вдобавок немого от рождения. Раввин и его супруга выходили Берла, и тот стал выполнять обязанности и домашнего слуги, и синагогального служки — шамеса. К двадцати годам из угрюмого болезненного подростка Берл вырос в сильного, чтобы не сказать — могучего юношу, широкоплечего, с сильными руками. Единственным, что напоминало о прошлом, была сохранившаяся немота. С этой бедой Высокий рабби не смог справиться, хотя в свое время он излечил от немоты нескольких мальчиков. Впрочем, жесты Берла рабби Лёв понимал так же легко, как если бы тот разговаривал. А больше ничье понимание Берла не интересовало. Раввину парень был предан безраздельно, и душой, и телом. Умственное его развитие, конечно, отставало от развития тела, но не настолько, чтобы не суметь прилежно отправлять обязанности, возложенные на него его воспитателем и благодетелем.

Два года назад, когда участились случаи нападения молодых шалопаев из Старого города на евреев, рабби Лёв поручил своему шамесу вечерами обходить улицы Еврейского города. Он посоветовал Берлу вооружиться дубинкой, но парень только посмеялся и на глазах у раввина легко согнул конскую подкову. Перехватив и основательно проучив пару раз злоумышленников, он отбил у них охоту появляться в еврейском квартале.

Рабби прочел благословения на хлеб и вино. Трапеза прошла в молчании, заговорили, лишь когда Берл принес большое глиняное блюдо с яблоками.

Майзель едва дождался этого момента. Как только приличия позволили, он повел разговор о трагических событиях, потрясших Еврейский город в течение последних двух месяцев. Несколько почтенных горожан были жестоко убиты преступниками.

Первой жертвой стал ювелир Авраам Эгер, зарезанный в собственном доме, но это было лишь начало.

Следующим был убит богатый торговец сукном Йосеф Лемелес. Все случилось тоже ночью, через две недели после трагедии в доме Эгера. Обстоятельства почти полностью повторяли первое убийство.

— Люди напуганы, — сказал Майзель. — Сегодня заседал совет. И совет поручил мне, рабби, просить вас помочь.

— Чем же я могу помочь? — удивленно спросил рабби Лёв. — Я служу Всевышнему, здесь скорее следует обращаться к городским властям!

Парнас уклончиво пожал плечами.

— Когда убили ювелира, — сказал он, — все подумали: ограбление.

— Разве что-то пропало? — спросил Давид Ганс. — Я слышал, что убийца не взял ничего.

— Это верно, — ответил Майзель. — В том-то и дело, что нет. Но мы решили, что, по всей видимости, злодея спугнула Малка Эгерова. Поэтому он не успел ничего взять. Да и скажите, доктор Ганс, для чего еще лезть в дом ювелира, как не для грабежа?

— Допустим, — сказал Ганс, — а из дома Лемелеса пропало что-нибудь?

— Нет, — вынужден был признать Майзель.

— Тоже кто-то спугнул убийцу?

— Вряд ли. Йосеф Лемелес был вдовцом и жил один. А кроме того, был он скуповат, прямо скажем, так что слугу имел приходящего — раз в два дня с утра до обеда.

— Что же получается? Может быть, и в первом, и во втором случае злодей не интересовался ценностями?

Тут в разговор вступил раввин, до того молча слушавший.

— Насколько я знаю, третью жертву при всем желании нельзя заподозрить в богатстве, — заметил он. — Шмиль Кафка жил тем, что чинил старую одежду, перебивался с хлеба на воду. Еще немного зарабатывал, будучи шадханом — но и это, в сущности, гроши.